Автор: Т. Воронин

Широкий санный след, несколько оброненных поленьев. Дымки один за другим светятся в морозном ясном небе. Гулко лают собаки. Смотри, доченька, - вот мы и пришли.

Старенькая бабушка откроет дверь в сени. Темное морщинистое лицо все так и залучится, когда она увидит тебя, меня... Голос ее заскрипит, запоет ласково. Руки ее окружат тебя теплой, пахнущей ржаным хлебом любовью. Валенки поставит греться на печь, усадит на лавку и будет угощать вареньем из земляники. Темный лик святителя Николая глянет внимательно и серьезно из красного угла, мурлыкнет кот и прыгнет ко мне на колени.

- Что ж ты одна, бабушка?

- Муж да двое сыновей положили душу за царя-батюшку на германской, Федька и Митька от живота померли в гражданскую, Матвей-то, младшенький, не вернулся в сорок пятом, а дочка, она с шешнадцатого года... Павлик-то мой на побывку среди зимы явился - неделю отогревался (ох, Господи, прости, сынок), а потом опять - на немца... Ну вот, Аниска-то, как вышло ей совершеннолетие, уехала в город да там и сгинула по институтам да по училищам...

Она заплачет тихими, вековечными слезами, крохотные слезинки заплутают в овражках ее морщин, она перекрестится на икону...

- Как церкву-то рушили, наш отец Николай на коленочках стоял вот перед этим образом - в самом-то алтаре. Гнали его оттуда наши же мужики, он ни в какую... Орали на него на чем свет стоит, а когда в алтарь ввалились с оружием, он как встал, как перед ними поднялся во весь рост. Он у нас высокий был, статный из себя, на груди крест большой, подрясничек чистенький, ладный, да лицо все будто в поту, а глаза - ну знаешь, прости Господи, у матки такие бывают, когда теленочка забирать к ней приходят... Как он глянул на них, ничего не сказал, только глянул так, сынок, как вот только святители с образов глядят, все сердечко твое будто насквозь видят... Так они все и отпрянули, пьяные были, шальные, но все словно поняли, вышли из церкви-то. Наши-то были мужики, введенские, а уполномоченный, он из района был. Они ему и говорят: не можем. А он им на телегу указывает: снимайте ящики-то, а они: ящики сымем, а копать не будем. "Будете, как миленькие, - и наган достал, пальнул поверх голов для острастки. - Вас-то этот поп хренов (прости, сынок, ох, Господи) сколько годов обирал-обманывал, вы ж, мужики, были под пятой империализма, а теперь - вам советская власть свободу дает". Ну, в общем, выкопали они ямы-то эти, насовали туда взрывчатки, подожгли, все по кустам-то отпрянули... Ишь, как громыхнуло. На все Введенское, да за Лысой горой стекла дрожали. Этакой пламень над церквой поднялся, ажно до облаков... Как все отполыхало, дым-то разошелся: смотрим - а мы-то, бабы, как громыхнуло - все сбежались, - Аниска-то моя, младшенькая, плакала-орала, как блажная, а я все ж не удержалась - за всеми... Ну, тут глядим - от всей церкви-то один только алтарь остался - стоит, как был. От прочего-то - только осколоши кирпичные. Тишина была тяжелая, душная, как перед грозой. Все стоим, молчим, даже Аниска - и та приумолкла - загляделась, мужики-то все из-за кустов вышли, мрачные, хмурятся, вся дурь с них будто и слетела, один уполномоченный вертлявый такой, улыбистый, стал-таки распинаться, да на него шикнули - и его оторопь взяла... Стоим, глядим, а из алтаря по этим-то, по осколошам, идет отец-то Николай, живой, только подрясничек у него весь в известке, изорванный, а в руках образ-то этот сжал, крепко так, будто за него только и держится, чтоб не рухнуть. Вышел - да прямо ко мне - я впереди-то всех баб оказалась, поднял образ-то, меня благословил, как жениха с невестой, да мне и дает икону-то, эту вот - Николу Чудотворца, моего святителя-спасителя, - сколько раз выручал, ох, Господи, прости, сынок, - сам будто не видит, что у меня Аниска-то на руках, молчит, только глядит такими вот глазами, как я тебе говорила - таких у него прежде никогда не было. Как на духу у него бывала, он завсегда смотрел строго, конечно, но этак с улыбочкой, по-свойски, а тут - будто с Небес, всю-то душеньку навыворот видит, всю жисть мою вперед читает... Я образ-то взяла, изловчилась, Аниску держу и его и плачу - так слезы-то и хлынули, Михайло тут мой мне на память встал - словно идет в своей рубахе с петухами, - я ему к Пасхе перед японской вышила, - идет улыбается, весь легкий такой, серебряный, светится, идет словно по саду какому, а там цветы и дворец - хрустальный не хрустальный, но такой, что и барам-то не снилось... А за ним и Гришка со Степкой - глядят на меня так грустно-грустно - жалеют мать-то свою и крестят, крестят, благословляют, как наш отец-то Николай, и глаза-то у них - ну точно, как у него - святительские... Тут Аниска моя как заорала, гляжу, я, что пьяная, наземь рухнула, Аниска рядом - в траву - Матвейка мой прибег, ему семь годов-то тогда было. "Мамка, мамка, - кричит, - ты чего?" А я с образом-то так и осталась, держу его, никому не отдам... Вот так домой-то с ним и пришла. Сюда вот повесила. С энтих пор и не снимала. Сколько домов-то вокруг горело - мой все выстоял. Когда Гитлер шел, у нас тут партизаны были: коли в моей избе спрячутся - немец ни в жизнь не сыщет. А отец Николай-то? Отца Николая уполномоченный на ту же телегу посадил да в район увез. Что уж с ним сталось - одному Богу известно.

Из книги "День длиною в жизнь".
Клин, "Христианская жизнь". 2008 год

Подвиг священника. Никто не забыт, ничто не забыто!
Как он стал от нас далек?

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.