Автор: Василий Никифоров-Волгин

В соборе стоял впереди всех, около амвона. Место это считалось почетным. Здесь стояли городской голова, полицмейстер, пристав, миллионщик Севрюгин и дурачок Глебушка. Лохматого, ротастого и корявого Глебушку не раз гнали с не подобающего для него места, но он не слушался, хоть волоком его волочи! Почетные люди на него дулись и толкали локтем. Мне тоже доставалось от церковного сторожа, но я отвечал:

- Не могу уйти! Здесь все видно!

Во время всенощного бдения или Литургии облокотишься на железную амвонную оградку, глядишь восхищенными вытаращенными глазами на певчих, в таинственный дымящийся алтарь и думаешь: "Нет счастливее людей, как те, кто предстоит на клиросе или в алтаре! Все они приближенные Господа Бога. Вот бы и мне на эти святые места! Стал бы я другим человеком: почитал бы родителей, не воровал бы яблоки с чужих садов, не ел бы тайком лепешки до обедни, не давал бы людям обидные прозвища, ходил бы тихо и всегда шептал бы молитвы..." Я не мог понять, почему Господь терпит на клиросе Ефимку Лохматого - пьяницу и сквернослова, баса торговца Гадюкина, который старается людям победнее подсунуть прогорклое масло, черствый хлеб и никогда не дает конфет "на придачу". Сторожа Евстигнея терпит Господь, а он всегда чесноком пахнет и нюхает табак. Лицо у него какое-то дубленое, сизое, как у похоронного факельщика.

В алтаре да на клиросе должны быть люди лицом чистые, тихие и как бы праведные!

Особенно любовался я нарядными голубыми кафтанами певчих. Лучше всего выглядели в них мальчики - совсем как ангелы Божии!.. Хотя некоторых я тоже выгнал бы с клироса, например, Митьку с Борькой. Они, жулики, хорошо в очко играют, и мне у них никогда не выиграть!

Однажды я заявил отцу с матерью:

- Очень мне хочется в алтарь кадило батюшке подавать или на клиросе петь, но как это сделать, не знаю!

- Дело это, сынок, простое, - сказал отец, - сходи седни или завтра к батюшке или к регенту Егору Михайловичу и изъяснись. Авось возьмут, если они про твое озорство не наслышаны!

- Верно, сынок, - поддакнула мать, - попросись у них хорошенько. Господу хорошо послужить. В алтарь-то, поди, и не примут, а на клирос должны взять. Петь ты любишь, голос у тебя звонкий, с переливцем, яблочный... И нам будет радушно, что ты Господа воспевать будешь. Хорошую думу всеял в тебя ангел Божий!

В этот же день я пошел к соборному регенту. Около двери его квартиры меня обуял страх. Больше часа стоял у двери и слушал, как регент играл на фисгармонии и пел: "Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть".

- Войдите!

Я открыл дверь и остановился на пороге. Егор Михайлович сидел у фисгармонии в одном исподнем, лохматый, небритый, с недобрым помутневшим взглядом. Седые длинные усы свесились, как у Тараса Бульбы. На столе стояла сороковка и на серой бумаге лежал соленый съеженный огурец.

- Тебе что, чадо? - спросил меня каким-то густо-клейким голосом.

- Хочу быть певчим! - заминаясь, ответил я, не поднимая глаз.

- Доброе дело, доброе!.. Хвалю. Ну-ка, подойди ко мне поближе... Вот так. Ну, тяни за мною "Царю Небесный, Утешителю..." - Он запел, и я стал подтягивать, вначале робко, а потом разошелся и в конце молитвы так взвизгнул, что регент поморщился.

- Слух неважнецкий, - сказал он, - но голос молодецкий! Приходи на клирос. Авось обломаем. Что смотришь, как баран на градусник. Ступай. Аксиос! Знаешь, что такое "аксиос"? Не знаешь. Слово сие не русское, а греческое, обозначает: "Достоин".

Обожженный радостью, я спросил о самом главном, о том, что не раз мечталось и во сне снилось:

- И кафтан можно надеть?

- Какой? - не понял регент. - Тришкин?

- Нет... которые певчие носят... эти, голубые... с золотыми кисточками...

Он махнул рукой и засмеялся:

- Надевай хоть два!

В этот день я ходил по радости и счастью. Всем говорил с упоением:

- Меня взяли в соборные певчие! В кафтане петь буду!

Кому-то сказал, перехватив через край:

- Приходите в воскресенье меня слушать!

Наступило воскресенье. Я пришел в собор за час до обедни. Первым делом прошел в ризницу облачаться в кафтан. Сторож, заправлявший лампады, спросил меня:

- Ты куда?

- За кафтаном! Меня в певчие выбрали!

- Эк тебе не терпится!

Я нашел маленький кафтанчик и облачился. Сторож опять на меня:

- Куда это ты вырядился ни свет ни заря? До обедни-то, почитай, целый час еще!

- Ничего. Я подожду.

Со страхом Божьим поднялся на клирос. В десять часов зазвонили к обедне. Пришел дьякон отец Михаил. Посмотрел на меня и диву дался:

- Ты что это в кафтане-то?

- Певчий я. На днях выбрали. Егор Михайлович сказал, что голос у меня молодецкий!..

- Так, так! Молодецкий, говоришь? Ну что же, "Пойте Богу нашему, пойте, пойте Цареви нашему, пойте!"

Началась Литургия. Никогда в жизни она не поднимала меня так высоко, как в этот приснорадостный день. Уже не было мирской гордости, - вот-де достиг! - а тонкая, мягко-шелковистая отрада ветерком проходила по телу. Чем шире раскрывались Царские врата Литургии, тем необычнее становился я. Временами казалось, что я приподнимаюсь от земли, как Серафим Саровский во время молитвы. Пою с хором, тонкой белой ниточкой вплетаюсь в узорчатую ткань песнопений и ничего не вижу, кроме облачно-синего с позолотой дыма. И вдруг, во время сладостного до щекотания в сердце забытья, произошло нечто страшное для меня...

Пели "Верую во единаго Бога Отца Вседержителя"... Пели мощно, ладно, с высоким исповеданием. Я подпевал и ничего не замечал в потоке громокипящего Символа веры... Когда певчие грянули: "Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь", - я не сумел вовремя остановиться и на всю церковь с ее гулким перекатом визгливо прозвенел позднее всех: "А-а-минь"! В глазах моих помутилось. Я съежился. Кто-то из певчих дал мне затрещину по затылку, где-то фыркнули, регент Егор Михайлович схватил меня за волосы и придушенным шипящим хрипом простонал:

- Снимай кафтан! Убирайся сию минуту с клироса, а то убью!

Со слезами стал снимать кафтан, запутался в нем и не знал, как выбраться. Мне помогли. Дав по затылку несколько щелчков, меня выпроводили с клироса.

Закрыв лицо руками, я шел по церкви к выходу и всхлипывал. На меня смотрели и улыбались. В ограде ко мне подошла мать и стала утешать:

- Это ничего. Это тоже от Господа. Он, Батюшка Царь Небесный, улыбнулся, поди, когда голосок-то твой выше всех взлетел, один-одинешенек. Ишь, подумал Он, как Вася-то ради Меня расстарался, но только не рассчитал малость... сорвался... Ну что же делать, молод еще, горяч, с кем не бывает... Не кручинься, сынок, ибо всякое хорошее дело со скорби начинается!

Я слушал ее и представлял, как тихо улыбается Христос над моей неудачей, и потихоньку успокаивался.

Из книги В. А. Никифорова-Волгина "Родные огни"
Клин. "Христианская жизнь", 2009

Зверь из бездны
Автор: Василий Никифоров-Волгин
Прибирая комнату, в груде мусора и бумаг Каширин нашел разорванный конверт и в нем записку с лаконическими строками: "Благодарю Вас за прекрасные часы, проведенные с Вами: Ваш жених будет немедленно освобожден". Под строками стояла подпись комиссара Романского.
Кровь буйным, ошеломляющим жаром ударила в голову Каширина. Бледнея от ужаса и едва удерживаясь на ногах, он крепко, до мучительной боли, сжал виски руками: "Так вот какой ценой куплено мое освобождение!"

Икона
Автор: Василий Никифоров-Волгин
Все они были вдовыми. Жили тихо - как трава растет. Газет не читали и к мирской жизни не прислушивались. Были простыми, созерцательными и по-святому восторженными.
Так бы и прожили они в спокойных своих горенках, если бы не одно прискорбное обстоятельство, от которого батюшка с дьяконом ушли в молчание, а псаломщик запил "мертвую"

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.