Автор: Василий Никифоров-Волгин

Редкий великопостный звон разбивает скованное морозом солнечное утро, и оно будто бы рассыпается от колокольных ударов на мелкие снежные крупинки. Под ногами скрипит снег, как новые сапоги, которые я обуваю по праздникам.

Чистый понедельник. Мать послала меня в церковь "к часам" и сказала с тихой строгостью: "Пост да молитва небо отворяют!"

Иду через базар. Он пахнет Великим постом: редька, капуста, огурцы, сушеные грибы, баранки, снетки, постный сахар... Из деревень привезли много веников (в чистый понедельник была баня). Торговцы не ругаются, не зубоскалят, не бегают в казенку за сотками и говорят с покупателями тихо и деликатно:

От мороза голубой дым стоит над базаром. Увидел в руке проходившего мальчишки прутик вербы, и сердце охватила знобкая радость: скоро весна, скоро Пасха и от мороза только ручейки останутся!

В церкви прохладно и голубовато, как в снежном утреннем лесу. Из алтаря вышел священник в черной епитрахили и произнес никогда не слышанные мною слова: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим низпославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся.

Все опустились на колени, и лица молящихся, как у предстоящих перед Господом на картине "Страшный Суд". И даже у купца Бабкина, который побоями вогнал жену в гроб и никому не отпускает товар в долг, губы дрожат от молитвы и на выпуклых глазах слезы. Около Распятия стоит чиновник Остряков и тоже крестится, а на масленице похвалялся моему отцу, что он, как образованный, не имеет права верить в Бога. Все молятся, и только церковный староста звенит медяками у свечного ящика.

За окнами снежной пылью осыпались деревья, розовые от солнца.

После долгой службы идешь домой и слушаешь внутри себя шепот: Обнови нас, молящих Ти ся... Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего. А кругом солнце. Оно уже сожгло утренние морозы. Улица звенит от ледяных сосулек, падающих с крыш.

Обед в этот день был необычайный: редька, грибная похлебка, гречневая каша без масла и чай яблочный. Перед тем, как сесть за стол, долго крестились перед иконами. Обедал у нас нищий старичок Яков, и он сказывал: "В монастырях, по правилам святых отцов, на Великий пост положено сухоястие, хлеб да вода... А святой Ерм со своими учениками вкушали пищу единожды в день и только вечером…"

Я задумался над словами Якова и перестал есть.

- Ты что не ешь? - спросила мать.

Я нахмурился и ответил басом, исподлобья:

- Хочу быть святым Ермом!

Все улыбнулись, а дедушка Яков погладил меня по голове и сказал:

- Ишь ты, какой восприёмный!

Постная похлебка так хорошо пахла, что я не сдержался и стал есть, дохлебал ее до конца и попросил еще тарелку, да погуще.

Наступил вечер. Сумерки колыхнулись от звона к великому повечерию. Всей семьей мы пошли к чтению канона Андрея Критского. В храме полумрак. На середине стоит аналой в черной ризе, и на нем большая старая книга. Много богомольцев, но их почти не слышно, и все похожи на тихие деревца в вечернем саду. От скудного освещения лики святых стали глубже и строже.

Полумрак вздрогнул от возгласа священника - тоже какого-то далекого, окутанного глубиной. На клиросе запели - тихо-тихо и до того печально, что защемило в сердце: Помощник и Покровитель бысть мне во спасение, сей мой Бог, и прославлю Его, Бог Отца моего, и вознесу Его, славно бо прославися…

К аналою подошел священник, зажег свечу и начал читать Великий канон Андрея Критского: Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию? Но яко Благоутробен, даждь ми прегрешений оставление.

После каждого прочитанного стиха хор вторит батюшке: Помилуй мя, Боже, помилуй мя…

Долгая, долгая, монастырски строгая служба. За погасшими окнами ходит темный вечер, осыпанный звездами. Подошла ко мне мать и шепнула на ухо:

- Сядь на скамейку и отдохни малость...

Я сел, и охватила меня от усталости сладкая дрема, но на клиросе запели: Душе моя, душе моя, востани, что спиши?

Я смахнул дрему, встал со скамейки и стал креститься. Батюшка читает: Согреших, беззаконновах и отвергох заповедь Твою…

Эти слова заставляют меня задуматься. Я начинаю думать о своих грехах. На масленице стянул у отца из кармана гривенник и купил себе пряников; недавно запустил комом снега в спину извозчика; приятеля своего Гришку обозвал "рыжим бесом", хотя он совсем не рыжий; тетку Федосью прозвал "грызлой"; утаил от матери "сдачу", когда покупал керосин в лавке, и при встрече с батюшкой не снял шапку.

Я становлюсь на колени и с сокрушением повторяю за хором: Помилуй мя, Боже, помилуй мя…

Когда шли из церкви домой, дорогой я сказал отцу, понурив голову:

- Папка! Прости меня, я у тебя стянул гривенник!

Отец ответил:

- Бог простит, сынок.

После некоторого молчания обратился я и к матери:

- Мама, и ты прости меня. Я сдачу за керосин на пряниках проел.

И мать тоже ответила:

- Бог простит.

Засыпая в постели, я подумал:

- Как хорошо быть безгрешным!

Из книги В. А. Никифорова-Волгина "Родные огни"
Клин. "Христианская жизнь", 2009

Кануны Великого поста
О питании в Великий пост

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.