Автор: Василий Никифоров-Волгин

Отец загадал мне мудреную загадку:

- Стоит мост на семь верст. У конца моста стоит яблоня - она пустила цвет на весь Божий свет.

Слова мне понравились, а разгадать не мог. Оказалось, что это семинедельный Великий пост и Пасха.

Первая неделя поста шла к исходу. В субботу церковь вспоминала чудо великомученика Феодора Тирона. В этот день в церкви давали медовый рис с изюмом. Он так мне понравился, что я вместо одной ложечки съел пять, и дьякон, державший блюдо, сказал мне:

- Не многовато ли будет?

Я поперхнулся от смущения и закашлялся.

В эти богоспасенные дни (так еще называли пост) я часто подходил к численнику и считал листики: много ли дней осталось до Пасхи?

Перелистал их лишь до Великой Субботы, а дальше уж не заглядывал - не грешно ли смотреть на Пасху раньше срока?

Отец, сидя за верстаком, пел великопостные слова: "Возсия благодать Твоя, Господи, возсия просвещение душ наших; отложим дела тьмы и облечемся во оружие света: яко да преплывше поста великую пучину".

Все чаще и чаще заставляли меня читать по вечерам "Сокровище духовное, от мира собираемое" святителя Тихона Задонского. Я выучил наизусть вступительные слова к этой книге и любовался ими как бисерным кошелечком, вышитым в женском монастыре и подаренным мне матерью в День Ангела: "Как купец от различных стран собирает различные товары и в дом свой привозит и сокрывает их, так христианину можно от мира сего собирать душеполезные мысли и слагать их в клети сердца своего, и теми душу свою созидать".

Многое что не понимал в этой книге. Нравились мне лишь заглавия некоторых поучений. Я заметил, что и матери эти заглавия были любы. Прочтешь, например, "Мир", "Солнце", "Сеятва и жатва", "Свеща горящая", "Вода мимотекущая", а мать уж и вздыхает:

- Хорошо-то как, Господи!

Отец возразит ей:

- Подожди вздыхать... Это же "зачин".

А она ответит:

- Мне и от этих слов тепло!

Читаешь творение долго. Закроешь книгу и по старинному обычаю поцелуешь ее. Много прочитано разных наставлений святителя, а мать твердит только одни ей полюбившиеся заглавные слова:

- "Свеща горящая"... "Вода мимотекущая"...

Наш город ожидал два больших события: приезда архиерея с знаменитым протодьяконом и чин провозглашения анафемы отступникам веры.

Про анафему мне рассказывали, что в старое время она провозглашалась Гришке Отрепьеву, Стеньке Разину, Пугачеву, Мазепе, и в этот день старухи-невразумихи поздравляли друг дружку по выходе из церкви: "С проклятьицем, матушка". При слове "анафема" мне почему-то представлялись большие гулкие камни, падающие с высоких гор в дымную бездну.

День этот был мглистым, надутым снегом и ветром, готовый рассыпаться тяжелой свинцовой вьюгой. Хотя и объяснял мне Яков, что анафему не надо понимать как проклятие, я все же стоял в церкви со страхом.

Из алтаря вышло духовенство для встречи епископа. Я насчитал двенадцать священников и четырех дьяконов.

Шествие замыкал высокий, дородный протодьякон с широким медным лбом, с рыжими кудрями по самые плечи. Он плыл по собору, как большая туча по небу, вьюжно шумя синим своим стихарем, опоясанным серебряным двойным орарем. Крепкая медная рука с литыми длинными пальцами держала кадило.

Про этого протодьякона ходила молва, что был он когда-то бурлаком на Волге и однажды, тяня бечеву, запел песню на все волжское поволье. Услыхал эту песню проезжавший мимо московский митрополит. Диву он дался, услыхав голос такой редкостной силы. Владыка повелел позвать к себе певца. С этого и началось. Бурлак стал протодьяконом.

На колокольне затрезвонили "во вся тяжкая" колокола. К собору подкатила карета, из которой вышел сановитый монах в собольей шубе, опираясь на черный высокий посох. Лицо монаха властное, смурое, как у древних ассирийских царей, которых я видел в книжке.

В это время загрохотал как бы великий гром. Все перекрестились и восколебались, со страхом взглянув на медного протодьякона. Он начал возглашать: "Достойно есть, яко воистину...".

К его возгласу присоединился хор, запев волнообразное архиерейское "входное", поверх которого шли тяжелые волны протодьяконского голоса: "И Славнейшую без сравнения Серафим...".

Два иподьякона облачали епископа в лиловую мантию. Она звенела тонкими ручьистыми бубенчиками.

Это была первая торжественная служба, которую я видел, и мне было радостно, что наше Православие такое могучее и просторное. Недаром сегодняшний день назывался по-церковному "Торжеством Православия".

Епископа облачали в редкостные ризы посредине церкви на бархатном красном возвышении, и в это время пели запомнившиеся мне слова: "Да возрадуется душа твоя о Господе!..".

Все это было мне в диковинку, и Гришка несколько раз говорил мне:

- Закрой рот! Стоишь как ворона!

- А у тебя сопля текет! - разъярился я на Гришку, толкнув его локтем.

- Чего это вы тут озоруете? - зашипел на нас красноносый купец Саморядов. - Анафемы захотели?

Но купец Саморядов сам не выдержал тишины, когда протодьякон грянул во всю свою волговую силу: "Тако да просветится свет Твой пред человеки!..".

Купец скрючился, ахнул и восторженно вскрикнул:

- Вот дак... голосище! Чтоб... его...

Он хотел прибавить что-то неладное, но испугался; закрыл ладонью рот и стал часто креститься. На купца взглянули и улыбнулись.

Меня затеснили и загородили свет. Я пытался протискаться вперед, но меня не пускали и даже бранили:

- И что это за шкет такой беспокойный!

- Пустите сорванца вперед, а то все мозоли нам отдавит!

Меня выпихнули к самому амвону, где стояли почетные богомольцы. На меня покосились, но я никакого внимания на них не обратил и встал рядом с генералом.

Я смотрел на "золотое шествие" духовенства из алтаря на середину церкви при пении "Блажени нищии духом", на выход епископа со свечами, провозгласившего над народом моление "Призри с небеси, Боже" и осенившего всех нас огнем, - а в это время три отрока в стихарях пели: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас", - на всенародное умовение рук епископа перед Великим выходом, при пении: "Иже херувимы тайно образующе", и все это при синайских громах протодьяконского возношения.

Мне не стоялось спокойно, я вертелся по сторонам и весь как бы горел от восхищения.

Генерал положил мне руку на голову и вежливо сказал:

- Успокойся, милый, успокойся!

Начался чин анафемствования. На середину церкви вынесли большие темные иконы Спасителя и Божьей Матери. Епископ прочитал Евангелие о заблудшей овце, и провозглашали ектению о возвращении всех отпавших в объятия Отца Небесного.

В окна собора била вьюга. Все люди стояли потемневшими, с опущенными головами, похожими на землю в ожидании бури.

После молитвы о просвещении светом всех помраченных и отчаявшихся на особую деревянную восходницу поднялся протодьякон и положил тяжелые металлические руки на высокий черный аналой. Он молча и грозно оглядел всех предстоящих, высоко поднял златовласую голову, перекрестился широким взмахом и всею силою своего широкого голоса запел прокимен: "Кто Бог велий яко Бог наш, Ты еси Бог, творяй чудеса!".

Как бы объятый огнем и бурею протодьякон бросал с высоты восходницы огненосное, страшное слово: "Анна-фе-мма!"

И опять мне представилась гора, с которой падали тяжелые черные камни в дымную бездну.

Все отлучаемые от Церкви были этими падающими камнями. Вслед им, с высоты горы, Церковь пела трижды великоскорбное и как бы рыдающее:

- Анафема, анафема, анафема!

Церковь жалела отлучаемых.

В этот мглистый вьюжный день вся земля, казалось, звучала протодьяконской медью:

- Отрицающим бытие Божие - анафема!

- Дерзающим глаголати яко Сын Божий не единосущен Отцу и не бысть Бог - анафема!

- Не приемлющие благодати искупления - анафема!

- Отрицающие Суд Божий и воздаяние грешникам - анафема!

В этот день мать плакала:

- Жалко их... Господи!

Из книги В. А. Никифорова-Волгина "Родные огни"
Клин. "Христианская жизнь", 2009

Торжество Православия
Великий пост

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.