Автор: И. В. Криволуцкий

Шли двадцатые годы XX века. Дикая вакханалия разрушения храмов, поругания святынь русских, ограбления церковного достояния.

Святой патриарх Тихон – под арестом. Мучили и убивали не отрекавшихся от Христа крестьян, рабочих, священников, монахов. Почти все не умерщвленные еще епископы были в заточении, в Соловках и других «исправительно-трудовых» лагерях. Но нашлись (немногочисленные, правда, – не сравнить с тем, что было во Франции в годы Французской революции, при Наполеоне, когда почти все католические епископы отрекались от Бога) и в России отступники, предатели: «живоцерковники», «обновленцы». Пели «Со святыми упокой» В. И. Ленину, восхваляли большевистскую власть. Из духовенства шли к ним либо совсем неверующие, либо слабые духом и надеющиеся уцепиться, остаться в материальном благополучии. Однако и в их среде находились понимающие пагубность отказа от священнических обетов, гибельность ухода из лона Матери-Церкви. Об одном из таких случаев рассказала А. Г. Б. – служащая Государственной публичной научно-технической библиотеки, коренная москвичка. Привожу ее бесхитростную повесть, написанную в шестидесятые годы (с большими сокращениями).

...Была объявлена «чистка» всех сотрудников. В стенгазете крупными буквами: «Могут ли быть членами профсоюза те, кто ходит в церковь?»

Я перестала скрывать свою веру, отказывалась от противоречащих православным убеждениям и правилам общественных нагрузок... В 1927 году в управлении делами приняли нового сотрудника. Н. П., тоже глубоко верующая, как-то говорит мне: «Сашенька, обрати внимание на него. Какой-то он особенный. Никогда не раздражается, кто сердится, кричит – он успокоит, и все его слушаются».

Вскоре я с ним познакомилась. Жил он за городом по Брянской (ныне Киевской) железной дороге, а я – близ Арбатской площади. После работы мы вместе ехали на трамвае № 4. Лет ему было около тридцати пяти, жил он с женой и пятью детишками. Чтобы прокормить семью, вечерами дома занимался починкой примусов, обуви. Простой, приветливый, общительный.

Проезжая мимо храмов, я всегда перекрещусь; тут лицо его мрачнело, и он обычно отворачивался от окна. Как-то едем, я ему говорю: «Сегодня большой церковный праздник». Он молчит.

Вскоре его приняли в профсоюз.

Прошло с полгода, узнаю от Н. П., что Миронов в больнице, тяжело болен.

Настал Великий пост. Н. П. сообщает: «Сашенька, беда какая! В. Д. безнадежен, умирает – у него рак печени, вчера была операция. Врачи сказали, что протянет не больше двух недель». Ошеломили меня эти слова: человек приговорен к смерти. А в каком состоянии душа его? Дня через два встречаюсь с его женой. «Можно поехать в больницу, навестить вашего супруга?» – «Как же я буду благодарна: он в ужасном состоянии, плачет, терзается обо мне, о семье». Спросила у мамы, она разрешила навестить его, только вместе с Н. П. Она (Н. П.) не смогла, решила я ехать одна, а у мамы за ослушание вымолить потом прощение. Схожу в Сокольниках с трамвая, иду по линии Окружной железной дороги. Смеркается. Кругом пустырь, ни одного дома. Догоняет меня один прохожий, спрашиваю его: «Где находится Ермаковская больница?» – «Я тоже туда иду».

Шли мы долго, вот и большие ворота с надписью. Страхи мои рассеялись. Поспешила к Миронову в палату. Он меня узнал, обрадовался, глаза лихорадочно блестят. Он надеется выздороветь...

Подав в воскресный день просфору о здравии тяжко болящего Василия, решила отвезти ее к нему. Прервав беседу о житейском, говорю: «В. Д., я привезла вам кое-что, не знаю, как вы к этому отнесетесь». Подаю просфору. «Возьму, – говорит он, – цену этому я знаю». – «А святой воды, если принесу, возьмете?» – «Да!»

В следующее посещение В. Д. говорил очень отрицательно о Церкви, о духовенстве...

Однажды, глубоко задумавшись, пояснил:

– Я Вам скажу причину. Был у меня близкий друг, священник. Глубоко верующий, отдал всего себя на служение Богу. Случилась с ним большая беда, обратился за помощью к духовенству – все отвернулись, пришлось ему умирать от голода с детьми вместе...

Когда я рассказала Н. П. об этом признании, она ответила:

– Сашенька, и ты не догадалась? О себе он говорил.

И вот – его потрясающее повествование.

Родители его не были из духовного звания. По собственному внутреннему влечению он стал священником, всей душой отдался служению Божьему алтарю... Всеобщее уважение и любовь прихожан... Счастье в семейной жизни... Внезапно заболев, скончалась его супруга, оставив с двумя малолетними детишками... Однако молодая певчая из его храма предложила услуги по уходу за детьми.

– По уставу Православной Церкви я как священник не могу вторично жениться, взять вас к себе в дом; просто так – тоже не могу.

Не оставляла она его в покое, говорила ему о «красной» (обновленческой), появившейся тогда церкви и... уговорила. Поехал В. Д. с ней в обновленческую церковь и там, в полном священническом облачении, был с нею обвенчан. Да еще его наградили митрой. Вернулся в свой приход. Узнав, что он теперь снова женат и «обновленец», почти все перестали посещать его службы. Прожил свои сбережения, начал продавать вещи. Трое детей от второй жены... Взял батюшка суму и как нищий пошел за подаянием к бывшим своим прихожанам. Но захлопывались перед ним двери – «сами мы нищие, Бог подаст». Ездил даже в Москву. К патриарху Тихону его не допустили. Жили в Москве его родные братья, коммунисты. Пришел к ним, все рассказал, отвечают: «отрекайся от сана, устроим на работу или подыхай с голоду со своей бабой и пятью ребятами». Так он и сделал! Материально стало легче, но душа его погрузилась во мрак.

– Я рассказал вам все, кроме того, что могу только священнику сказать.

Была уже середина Великого поста. Душевные муки его усиливались.

– В моей душе ад! Зачем Вы ко мне ездите? Бросьте меня! Я – пес смердящий...

И вдруг он просит меня дать ему возможность покаяния и Святого Причастия. С Л. И., другой моей сотрудницей, пошли мы к заведующему больницей.

– Вы что, хотите, чтоб меня с работы сняли?

При следующей нашей встрече Миронов кричал:

– Я связан, связан! Если на земле не получу разрешения грехов моих, останусь связанным навечно. Мне страшно, страшно.

В глазах – застывший, безысходный ужас.

Ужас его переселился и в мою душу. Я умоляла о помощи отца моего духовного, старца, настоятеля храма Спаса на Песках, умоляла знакомого батюшку из Борисоглебского храма на Поварской. Тот и другой сочувствовали, и только. Ехать в больницу причастить больного – невозможно, запрещено властями!

Пятница шестой недели Великого поста. Проезжая в трамвае, увидела ярко освещенный храм Богоявления в Елохове. Да ведь завтра Благовещение, я уже обо всем забыла!

Вхожу в храм, пройти невозможно. Понемногу продвигаюсь в давке, все словно расступаются. Опускаюсь на колени перед святой иконой: «Господи, дай мне хоть малое утешение». Поднимаю глаза – передо мною Матерь Божия «Взыскание погибших».

– Царица Небесная, неужто вопль страдальца дошел до слуха Твоего и Ты даешь мне знамение, что взыщешь и спасешь погибшую душу человеческую?..

Под Пасху ко мне привезли Верочку, хорошенькую 12-летнюю девочку, старшую дочь В. Д., очень похожую на отца (он просил, чтобы я помогла ей исповедаться и причаститься на Пасху «вместо него»). Пошли к светлой заутрене в церковь святых Бориса и Глеба, батюшка принял нас радушно, благословил и исповедал девочку... Началось торжественное богослужение святой, великой Пасхальной ночи.

О незабвенные времена! Теперь, с приближением старости, при больном сердце, физическом изнеможении, я лишена этой великой радости.

В среду на Пасхе я у больного. Прошло пять недель с назначенной ему врачами даты смерти, но отпускать его из больницы наотрез отказались. Поблагодарив за Верочку, просил меня взять ее к себе после его смерти. Вместо «Христос воскресе» твердил одно: «А мне Господь покаяния не дает», – и такое страдание на лице.

По дороге из больницы подходит ко мне молодая особа.

– Из отрывков ваших разговоров я поняла, что вы хлопочете о причащении больного.

– Да, но ни один священник не может пойти в больницу.

– А я знаю батюшку, который согласится.

Изумлению моему не было границ. Я ясно ощутила начавшую действовать Десницу Божию.

– Да кто же это такой самоотверженный пастырь?

– Отец Владимир К., – и мне назвали его фамилию. Приехали к нему в одиннадцатом часу, он открывает нам дверь со словами:

– Я вас жду.

Отпустив мою спутницу, повел меня в комнату, где на трех детских кроватках крепко спали его малолетние сыновья.

При мерцании горящих перед образами лампад начала я повествование о страдальце. Домой приехала в 12 часов ночи, мама и Наденька, моя старшая сестра, были в крайней тревоге, но обрадовались моему рассказу.

В пасхальную пятницу отец Владимир поехал к больному, попросив и меня сопровождать его. А у нас назначают общее собрание всей библиотеки с повесткой дня: закрытие церквей. Присутствие всех сотрудников строго обязательно. Расписавшись в присутствии на собрании, я и мои приятельницы устроились у самых выходных дверей. Начались громкие речи ораторов из центра. С жаром потрясая руками, они убеждали во вреде церквей, в темноте и умственной отсталости верующих. Я их не слушала – мои мысли и чувства были не на собрании, а там, где мне скоро предстоит быть.

– О, если б знали они, куда и зачем я еду, разорвали бы меня, наверно, на части, – проносилось у меня в голове. Часовая стрелка приближалась к пяти. Пора. Я роняю карандаш, наклоняюсь за ним, приятельницы закрывают меня собою и я, согнувшись, крадучись, выползаю в коридор и бегу по нему, не оглядываясь...

Подойдя к воротам больницы, осмотрелась – батюшки не видно. Вошла во двор; там, перед закрытыми дверями, в ожидании приема, большая толпа посетителей. Сплошной гул, говор, кто-то смеется, кто-то громко рассказывает. Выхожу за ворота. Недолго пришлось ждать – вдали увидала высокую тонкую фигуру отца Владимира в длинной черной одежде (за высокий рост и худощавость прихожане звали его «длинненький батюшка»). Когда он подошел поближе, сердце у меня замерло. В черной рясе, длинные волосы спускаются до плеч, с бледным серьезным лицом шел он в глубокой задумчивости, опустив глаза. Вокруг кружились ребятишки, кривлялись, гримасничали, визжали, что-то выкрикивали, строили на голове своей рожки, словно бесенята в облике детей. Отец Владимир шел совершенно спокойно, не обращая внимания. Подойдя ко мне, благословил и сказал:

– Вы уже здесь, вот и хорошо. Идемте.

Ребята отстали, толпа ожидавших во дворе вмиг затихла; все взоры устремились на моего спутника, не враждебные, а скорее – внимательные. Благоговейная тишина. Открылись двери, нам учтиво первым дают дорогу. Вошли в переднюю, няни у вешалок в один голос предлагают: «Батюшка, пожалуйста, ко мне, разрешите помочь Вам раздеться». Отец Владимир снял рясу, остался в подряснике и епитрахили, на руках поручи, на груди большое возвышение – под подрясником покоится дароносица со Святыми Дарами. Всем стало ясно, за каким делом пришел иерей Божий. Из саквояжа вынимает отец Владимир большую книгу – Требник, саквояж мне передает со словами «ждите меня здесь». За стеклянной дверью сидит медсестра, регистрируя посетителей и выдавая белые халаты. Руки батюшки сложены на Святых Дарах, словно оберегая драгоценную святыню – Тело и Кровь Христовы. Глаза опущены, лицо бледное, неподвижное, только уста слегка шевелятся – он молится. Кротость, смирение, но и величие чувствовалось в его облике – словно в образе Своего иерея Сам Господь посетил нас и стоит с нами.

Вот отец Владимир за дверью. Доносится голос медсестры: «В стенах больницы причащать запрещено!» – «Я знаю».

Медсестра внимательно смотрит батюшке в лицо и... дает халат. Мой взгляд с трепетом провожает удаляющуюся фигуру. Сердце так сильно бьется в груди, что, кажется, его биение слышно рядом стоящим. Волнение мое все усиливается, щеки пылают.

– Сейчас поднимется шум, батюшку выведут, повезут куда-нибудь, и меня вместе с ним.

Рядом с Мироновым в палате лежала молодежь, комсомольцы. Как они глумились и смеялись во время моих посещений, поняв содержание наших бесед, выкрикивали непотребности. Что же сделают они, увидев священнослужителя, в облачении, узнав о цели его прихода? А вдруг сейчас на прием придут братья больного – коммунисты. Правда, они так ни разу у него и не были. Минуты кажутся часами... Тихо... Спокойно... А может быть, батюшку уже вывели другим ходом?

Казалось, прошла целая вечность. И вот через стеклянную дверь вижу – в конце коридора появляется отец Владимир, приближается, отдает сестре халат, подходит ко мне...

Лицо его стало еще лучше. Внутренняя радость, радость исполненного священного долга, освещает его. Взгляды наши встретились, на мой немой вопрос он говорит: «Все хорошо».

Мое существо охватила словами непередаваемая радость, еяже никто возьмет от вас. Подают батюшке рясу, помогают одеться. он берет у меня саквояж, кладет в него Требник и говорит: «Василий хочет вас видеть, идите, я здесь подожду». Медсестра отказывалась меня пустить: «У больного можно быть не более двадцати минут, уже прошло сорок», – наконец дает мне халат, и я бегу в палату. Благоговейный трепет охватывает меня – словно вхожу в храм Божий, где только что совершилось великое Таинство. В почти пустой палате торжественная тишина. Меня встречают большие, светящиеся, подобно двум ясным ярким звездам, глаза страдальца. «Поздравляю»... Тихое молчание... Мне кажется, что душа его после длительных тяжелейших мук боится поверить, что случившееся – действительность, а не дивное сновидение, которое вот-вот кончится, и снова начнется мучительная реальность.

– Какого Ангела Божия вы ко мне привели! Вы его знаете? Он святой, он истинный иерей Божий.

О, Господи, сколь дивны дела Твои! Сколько раз из этих же уст слышала я:

– Все ложь, все обман, все эти церковники – бессердечные притворщики.

– В. Д., я пойду, меня ждет батюшка, да и вы устали.

– Идите, идите, обязательно приходите ко мне поскорее.

В дверях палаты я обернулась, меня провожал все тот же светящийся благодарный взгляд, таким я впервые видела его за время нашего знакомства. На обратном пути мы много беседовали с отцом Владимиром. Господь, пришедший взыскать и спасти погибшего, обрел овцу Свою и возложил ее на рамена Свои.

В час ночи, в четверг на Фоминой неделе, В. Д. скончался. Отца Владимира в эти дни не было в Москве. Потом он рассказал мне, что в пятницу на Фоминой вновь приезжал в больницу со Святыми Дарами, но нашел его уже умершим и, стоя перед бывшей часовней, где лежало его тело, про себя отслужил панихиду по покойном...

Вспоминая вышеописанное, углубляясь в духовный смысл совершившегося, понимаю, что и душа В. Д. никак не могла разлучиться с телом, пока не получила прощения в тяжелом грехе отпадения от Святой Церкви. Невольно размышляешь, сколь велико и высоко служение иереев Божиих.

Священник явился ангелом Господа Вседержителя. Эта мысль подтверждается Апокалипсисом, где представители Церквей названы Ангелами – иерею, как апокалиптическому Ангелу, даны фимиамы мнози, да кадит пред Престолом Божиим, принося молитвы за людей. Как же мы должны во все дни жизни нашей любить и беречь пастырей наших!

Господи, со святыми упокой душу раба Твоего иерея Владимира, скончавшегося в 1956 году после многострадальной жизни своей, вернувшегося в Москву после десятилетнего заключения (третьего в его жизни) перед кончиною, для покаяния и Святого Причастия. Упокой, Господи, и раба Твоего Василия.

Из книги "День длиною в жизнь.
Клин, Христианская жизнь. 2008 год

День длиною в жизнь
Автор: И. А. Беспалова
В эту ночь никто в деревне не спал. Горе одной семьи стало горем всей деревни. Все вспоминали покойницу и ее сына как живых, говорили о них добрые слова, не знали, чем и как утешить осиротевших отца с дочерью.

Искупление
Автор: В.А. Богомолов
Летом 42-го года, когда пехоту погнали в наступление, Антона Фролова ослепило на поле боя при взрыве мины. И никто не подобрал его, в крике катающегося по земле, с пустыми кровоточащими глазницами и обезображенным лицом.

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.