Автор: Елена Кислова

Среди родных Надежды Алексеевны Щеголевой – десять священников, пострадавших за веру в годы гонений на Церковь: одни погибли в лагерях и умерли в ссылке, другие были убиты. Среди них Сергий Гусев и Иоанн Парусников, расстрелянные на Бутовском полигоне и спустя десятки лет причисленные к лику святых. О трагической судьбе своих родственников Надежда Алексеевна узнала не сразу. А когда узнала, стала собирать фотографии, воспоминания. Они легли в основу книги об истории храма Воскресения Словущего с. Шипулина, в котором служили некоторые из священников, пострадавших за веру.

Семья Гусевых (фото из семейного архива)

– Надежда Алексеевна, в этом году исполняется 100 лет со дня Октябрьской революции. Что для вас значит эта дата?

– Я думаю, что революция – это катастрофа, трагедия для России. За ней последовал трудный и неоднозначный путь со взлетами и падениями. Наши прадеды, деды, отцы пережили тяжелейшее время: революция, войны, голод, репрессии. Конечно, Советский Союз был сильным государством с доступными образованием и медицинским обслуживанием, безработицы не было, но какой ценой всё это было достигнуто?! Даже маленьким ребенком я постоянно чувствовала какой-то страх, еще ничего не понимала, но чувствовала, что родители молчат о чем-то важном и страшном.

– Когда вы узнали, что в вашем роду столько священников?

– Это всё потихонечку как-то узнавалось, постепенно. Родители никогда не заводили разговоров о своих корнях. А мы, дети, даже боялись задавать им такие вопросы. Любопытство в те времена могло дорого стоить. Родители были учителями – если бы мы где-то случайно проговорились, они могли лишиться работы, и это в лучшем случае. Кое-что я узнала из рассказов моих тетушек. В 1942 году мы приехали в Николо-Железовку, где стоит красивый храм. Теперь это с. Шипулино. Здесь жили наши родственники: Мария Ивановна Страхова, у которой муж священник был расстрелян; Александра Николаевна Другова, у которой мужа священника сослали в лагеря. А рядом в сторожке жили Гусевы: матушка Мария Ильинична с дочерью Тамарой Сергеевной. Мне лет восемь было, я ходила к ним в гости в сторожку, но о. Сергия Гусева никогда не видела. На комоде у Марии Ильиничны стоял его портрет. Я спрашиваю: «Тетя Маня, а кто это?» Она отвечает: «Это мой муж, только не знаю, где он сейчас». Она на самом деле не знала: его забрали и сослали без права переписки. Это означало расстрел, но тогда этого никто не знал. Она много про него рассказывала, что-то я запомнила. Но тогда даже взрослые целенаправленно материалы не собирали. Мы с братьями начали заниматься этим позже, когда о вере и Церкви можно было говорить без опасения. Так постепенно узнали, что в нашем роду по линии матери и отца десять репрессированных, расстрелянных, сосланных священников.

Надежда Алексеевна Щеголева

– Вы сказали, что были на Бутовском полигоне. Какие чувства вы там испытали?

– Я была давно, когда этот полигон только открыли. Зашла и увидела фото Ивана Васильевича Парусникова, моего родственника по отцовской линии. Я обомлела… Потом экскурсовод рассказала о захоронениях, подвела нас к поклонному кресту и начала рассказывать про Парусникова… Уехала я, конечно, с тяжелым чувством.

– Повлиял ли на ва­шу судьбу тот факт, что среди родственников было так много священников?

– Когда я училась в школе, никаких анкет с вопросами «кто твой дед» и т.д. уже не было. Так что отрицательного влияния на эту часть моей жизни этот факт не оказал. У моих братьев тоже все сложилось хорошо: Николай – доктор физико-математических наук, заслуженный профессор МГУ, лауреат Государственной премии; Владимир был слесарем-инструментальщиком, заслуженным рационализатором СССР, тоже лауреатом госпремии, народным депутатом; третий брат Борис большую часть жизни проработал инженером.

Когда мы стали собирать информацию о погибших священниках, узнавать их жизнь, характеры, нас поразило, какие это были праведные люди, цельные личности, с каким достоинством они жили – я бы сказала, талантливо жили. Это были другие русские, с другими нравственными ценностями, другими ориентирами, чем сейчас. Наши предки стали для нас примером. Мы с троюродной сестрой собрали материал и издали книгу об истории шипулинской церкви, в которой служили наши родственники: Н.М. Митропольский, А.Н. Другов, С.П. Гусев. Но мы с сестрой решили, что неправильно рассказывать только о них. Разве тем, кто служили потом, было легче? Стали собирать информацию дальше. Я связалась с детьми некоторых из служителей этого храма, что-то мне рассказали другие люди – вот так и набралось на целую книжечку. В ней написано и о бывшем Николо-Железовском начальном училище, в котором работали и мои родители, и я. Этого здания уже нет, сохранилось только фото. Моя тетя Мария Алексеева Гусева тщательно сберегала семейные фотографии, рассказы. А ведь многие их уничтожили, боялись! Я и сама страшно боялась. В старших классах боялась рассказывать о том, кто у меня дедушка, хотя некоторые люди знали, что он служил в Боголеповой пустыни. Когда стала работать в школе, тоже боялась. Одна из учительниц осмелилась отпеть своего отца, который об этом ее просил. Двух других моих коллег «склоняли» и на конференциях, и на педсоветах за то, что окрестили своих дочек. Это было страшно, я сидела ни жива ни мертва. Вот такая я трусиха!

– А когда перестали бояться?

– Когда распался Советский Союз, когда началось «большое потепление», как я его называю. После Вели­кой Отечественной войны ведь тоже было недолгое потепление: открывались духовные семинарии, священников освобождали из лагерей. А когда мы начали собирать материал для нашей родословной, то совсем перестали чего-либо бояться. Сейчас даже гордимся, что в нашей семье были такие люди – замечательные, грамотные, умные, но не богатые. Сам дух стяжательства был им чужд.

– Как вы считаете, нужно ли сейчас, в год 100-летия революции, рассказывать детям, подросткам жестокую правду о том времени?

– Обязательно нужно рассказывать! Вот только как это воспримут? Хотя прошло всего сто лет, нравственные ориентиры очень сильно поменялись. Бывает, что современным школьникам не очень интересно слушать об истории того же шипулинского храма. Осуждать за это их нельзя. Сейчас на первом месте у многих материальные ценности. Хотя, возможно, на чью-то душу это и ляжет – какой-то ребенок вдруг задумается.

– Как вы думаете, почему многие документы, особенно первого послереволюционного периода 1920-30-х годов, до сих пор находятся под грифом «совершенно секретно»?

– Я думаю, что еще не пришло время, народ не может в полной мере осознать те страшные события. Даже Ленина всё еще отказываются хоронить, потому что это может вызвать волнения в народе. Публикация этих документов тоже может привести к расколу общества. Но, возможно, я не права... Духовного отрезвления в народе еще нет.

Поэтический миф
Автор: протоиерей Борис Балашов
Нам постоянно напоминали, что «Пионер – всем ребятам пример», а в классе только один или два двоечника пионерами не были. Кому мы должны были быть примером, оставалось непонятным

Массовый террор против верующих 1937–1938 гг.
Автор: протоиерей Борис Балашов
Все репрессируемые... разбиваются на две категории: …к первой категории относятся все наиболее враждебные <...> Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках, – расстрелу…ко второй категории относятся все остальные менее активные <...> Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет <...>

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.