Автор: cвященник Илия Ничипоров, доктор филол. наук, проф. МГУ, преподаватель КДС, настоятель Михаило-Архангельского храма села Архангельское Красногорского района

 Борис Львович Васильев (1924–2013) – фронтовик, один из классиков военной прозы («А зори здесь тихие», 1967; «В списках не значился», 1974; «Завтра была война», 1984 и др.) – на позднем этапе своего творчества создал цикл произведений о Древней Руси, в число которых вошел роман «Александр Невский» (1997).

Александр Невский с житием, XVI-XVII в.
Источник: icons.pstgu.ru

Не стремясь к последовательному вос­созданию биографии великого князя, писатель предлагает емкое худо­жественное изображение кульминационных вех его судьбы, граней его менявшейся личности в контексте обстоятельств духовной и исторической жизни Руси ХIII в.

Романное повествование организовано по кольцевому принципу. В экспозиции 19-летний Александр предстает в общении с отцом – владимирским князем Ярославом Всеволодовичем. К Ярославу, недоумевавшему, «что делать…один на один с бичом Божьим при полном ра­зоре земли моей»¹, обращен пытливый «полудетский вопрос сына» о том, «почему люди так жестоко воюют». А в финале, в сцене тягостного объяснения с.причастным к смерти Ярослава братом Сбыславом явлен уже зрелый Невский,  познающий неминуемое для себя столкновение индивидуальных тяготений и государственной необходимости.

В юном Александре, испытывающем свет­лую влюбленность в сестру друга детства, позднее по велению отца вступающем в венчаный брак с дочерью полоцкого князя Брячислава, все более отчетливо просматриваются отрешенность от личных интересов, ибо, по его призна­нию, душа «иным… занята», деятельный анализ парадоксов русской жизни и предчувствие соб­ственной ответственности на Страшном Суде. Его ранние «рыцарские» представления, «по­черпнутые из сочинений Плутарха», овеянное «наивным чувством личной чести» восхищение Александром Македонским постепенно уступают место постижению общественного устрой­ства Великого Новгорода, характера татарской власти над Русью, процесса «медленного, но неуклонного проникновения крестоносцев в При­балтику». Отчасти глазами центрального героя в романе развернута широкая панорама духов­ной жизни Руси в пору усобицы, с тревожными симптомами «двоеверия» и поверхностной христианизации: «Все дружинники, крещеные и некрещеные, не забывали и языческих обря­дов, призывая перед битвой не миролюбивого христианского Бога, а воинственного Перуна древности. Христианство еще не проникло в сельские глубинки, жалось к городам да княже­ским усадьбам, а деревня спокойно обходилась без него, продолжая жить, как жила веками. Ма­ломощная Церковь, не рискуя заниматься широким миссионерством, отыгрывалась в городах, авторитетом своим всячески мешая выдви­жению язычников на должностные места, сколь бы эти язычники ни были умны, самобытны и талантливы. Крещение резко облегчало карьеру, а потому многие и крестились отнюдь не по убеждению, а ради собственной выгоды…»

В композиции романа достигается искус­ное совмещение судьбоносных исторических сцен с решающим присутствием великого кня­зя – частных эпизодов, проливающих свет на невысказанный драматизм его сердечных пере­живаний.

В батальных подробностях автором показа­ны и Невская победа новгородцев над шведами  15 июля 1240 г., и личный поединок князя с зятем шведского короля Биргером, которые увен­чиваются размышлениями Александра о том, что «русские на крови не пируют», его молитвой в Софии Новгородской. В конфликте с новгородским боярством, вынужденном самоуничи­жении в Орде перед Батыем и Сартаком, в ходатайстве перед татарами о том, чтобы «освобо­дить церкви, монастыри и всех священнослужителей от всяческих поборов», – за внешней стремительностью удачливого полководца, «молодого могучего вождя» намечаются нелегкое превозмогание тщеславия и обид, сосредоточенность мысли, поиск согласия разума и чувства и смиренное прозрение сверхличной логики истории: «Я не самовластия ищу, я Русь в пучок со­брать должен…»

Колоритными красками прорисованы в произведении осада Пскова, где ливонские рыцари превратили православный собор в католи­ческий, и особенно битва с ливонцами на льду Чудского озера. Патетика речи и поведения Невского, его торжественное восклицание «Не забу­дут этого ни сыны наши, ни внуки, ни правнуки!», сопровождаемое тем, как он, «сняв боевой шлем, широко перекрестился на темнеющий восток», оттеняют не смягчаемый ратными победами трагизм людских страданий и смертей: «Стон стоял над застывшим Ледовым побо­ищем, точно стонало все огромное Чудское озеро. Страшный, уходящий в небытие стон уми­рающих, истекающих кровью, замерзающих воинов, превратившихся вдруг в беспомощных парнишек, зовущих маму. И слово это витало поверх всего поля сражения в тяжких испарениях отлетающих душ». Скорбное, настоянное на собственном боевом опыте авторское обобщение о том, что «валюта истории – кровь да муки человеческие» находит подкрепление в изображении душевных страданий князя, в его трога­тельном прощании с погибшим Яруном, в наложившейся на все происходящее личной боли от утраты жены.

Творчески обозревая значительный матери­ал древнерусской жизни, автор утверждает «человеческий» взгляд на историю, чуждый отвлеченной сакрализации ее действующих лиц. Так, государственная мудрость Александра Невского как политика и дипломата в общении с новгородцами, Ордой, литовским князем Миндовгом сочетается с его ужасанием от нравственной нечистоты общественно-политических отношений, где «все продается и покупается», и взы­сканием высших, Богом определенных смыслов в исторических путях разных народов и госу­дарств. В восприятии стареющего отца он выглядел «сдержанным, немногословным старшим сыном…вечно занятым своими, не всегда по­нятными отцу мыслями», который как будто поменялся с ним «прожитыми годами». При этом известие о «новообретенном» брате Сбыславе пробуждает в Невском давние раздумья об ир­рациональном течении частной, семейной и государственной жизни, болезненно подтачиваю­щие привычное ему «осознание своей исторической миссии собирателя и спасителя русских земель»: «Перед ним чередой проходили многочисленные младшие братья, любимый Андрей… сложные отношения с татарами, с Миндовгом, с Новгородом, собственной дружиной, но думать сейчас он ни о чем не мог… Он, победитель шве­дов и крестоносцев, князь, удостоенный личного прозвища, умеющий предугадывать события и всегда точно знающий, чего он хочет, был растерян, как парнишка на льдине…»

Необъятный горизонт государственных по­печений Невского – от отношений с Западом и Ордой до забот о Новгороде, воинах, вдовах и сиротах – обнаруживает его аскетическое само­отречение, готовность, вдохновляясь памятью о прапрадеде Владимире Мономахе, «за все теперь отвечать», даже «пойти под венец во имя чисто политических соображений», убедить себя в том, что «мир не в душе нужен, а на Руси». И все же в столь величественном образе автор чутко уловил внутреннюю драму этого, по существу,  одинокого человека, которому поневоле дове­лось «из юности шагнуть во взрослую жизнь, минуя молодость», а потому так проникновенно выведена одна из итоговых в романе сцена встречи Александра с его бывшей первой любовью Марфушей, а ныне инокиней Меланьей, перед которой он доверительно приоткрывает тайны изболевшегося сердца.

Благоверный князь Александр Невский, XVI в.
Источник: icons.pstgu.ru

¹Текст романа Б.Васильева «Александр Невский» приводится по электронному ресурсу:  URL:https://libking.ru/books/prose-/prose-history/289165-73-boris-vasilev-aleksandr-nevskiy.html#book (дата обращения: 19.09.2020)

Источник: mepar.ru

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.