Автор: Василий Никифоров-Волгин

- Ну, Господь тебя простит, сынок... Иди с молитвой. Да смотри, поуставнее держи себя в церкви. На колокольню не лазай, а то пальто измызгаешь. Помни, что за шитье-то три целковых плочено, - напутствовала меня мать к исповеди.

- Деньги-то в носовой платок увяжи, - добавил отец, - свечку купи за три копейки и батюшке за исповедь дашь пятачок. Да смотри, ежова голова, не проиграй "в орла и решку" и батюшке отвечай по совести!

- Ладно! - нетерпеливо буркнул я, размашисто крестясь на иконы.

Перед уходом из дома поклонился родителям в ноги и сказал:

- Простите меня, Христа ради!

На улице звон, золотая от заходящего солнца размытая дорога, бегут снеговые звонкие ручейки, на деревьях сидят скворцы, по-весеннему гремят телеги, и далеко-далеко раздаются их дробные скачущие шумы.

Дворник Давыд раскалывает ломом рыхлый лед, и он так хорошо звенит, ударяясь о камень.

- Куда это ты таким пижоном вырядился? - спрашивает меня Давыд, и голос его особенный, не сумеречный, как всегда, а чистый и свежий, словно его прояснил весенний ветер.

- Исповедаться! - важно ответил я.

- В добрый час, в добрый, но только не забудь сказать батюшке, что ты прозываешь меня "подметалой мучеником", - осклабился дворник.

На это я буркнул:

- Ладно!

Мои приятели - Котька Лютов и Урка Дубин пускают в луже кораблики из яичной скорлупы и делают из кирпичей запруду.

Урка недавно ударил мою сестренку, и мне очень хочется подойти к нему и дать подзатыльника, но вспоминаю, что сегодня исповедь и драться грешно. Молча, с надутым видом прохожу мимо.

- Ишь, Васька зафорсил-то! - насмешливо отзывается Котька. - В пальто новом... в сапогах, как кот... Обувь лаковая, а рожа аховая!

- А твой отец моему тятьке до сих пор полтинник должен! - сквозь зубы возражаю я и осторожно, чтобы не забрызгать грязью лакированных сапог, медленно ступаю по панели. Котька не остается в долгу и кричит мне вдогонку звонким рассыпным голосом:

- Сапожные шпильки!

Ах, с каким бы наслаждением я наклал бы ему по шее за сапожные шпильки! Форсит, адиёт, шкилетина, что у него отец в колбасной служит, а мой тятька - сапожник… Сапожник, да не простой! Купцам да отцам дьяконам сапоги шьет, не как-нибудь!

Гудят печальные великопостные колокола.

- Вот ужо... после исповеди, я Котьке покажу! - думаю я, подходя к церкви.

Церковная ограда. Шершавые вязы и мшистые березы. Длинная зеленая скамейка, залитая дымчатым вечерним солнцем. На скамейке сидят исповедники и ждут начала "Великого повечерия". С колокольни раздаются голоса ребят, вспугивающие церковных голубей. Кто-то увидел меня с высоты и кличет:

- Ва-а-сь-ка! Сыпь сюда!

Я как будто бы не слышу, а самому очень хочется подняться по старой скрипучей лестнице на колокольню, позвонить в колокол, с замиранием сердца поглядеть на разбросанный город и следить, как тонкие бирюзовые сумерки окутывают вечернюю землю, и слушать, как замирают и гаснут вечерние шумы.

- Одежду и сапоги измызгаешь, - вздыхаю я. - Нехорошо, когда ты во всем новом!

- И вот, светы мои, в пустыне-то этой подвизались три святолепных старца, - рассказывает исповедникам дядя Осип, кладбищенский сторож. - Молились, постились и трудились... да... трудились... А кругом одна пустыня...

Я вникаю в слова дяди Осипа, и мне представляется пустыня, почему-то в виде неба без облаков.

- Васька! И ты исповедаться? - раздается сиплый голос Витьки.

На него я смотрю сердито. Вчера я проиграл ему три копейки, данные матерью, чтобы купить мыла для стирки, за что и влетело мне по загривку.

- Пойдем сыгранем в орла и решку, а? - упрашивает меня Витька, показывая пятак.

- С тобой играть не буду! Ты всегда жулишь!

- И вот пошли три старца в един град к мужу праведному, - продолжает дядя Осип.

Я смотрю на его седую длинную бороду и думаю:

"Если бы дядя Осип не пьянствовал, то он обязательно был бы святым!.."

Великое повечерие. Исповедь. Густой душистый сумрак. В душу глядят строгие глаза батюшки в темных очках.

- Ну, сахар-то, поди, таскал без спросу? - ласково спрашивает меня.

Боясь поднять глаза на священника, я дрожащим голосом отвечаю:

- Не... у нас полка высокая!

И когда спросил он меня: "Какие же у тебя грехи?", - я после долгого молчания вдруг вспомнил тяжкий грех. При одной мысли о нем бросило меня в жар и холод.

"Вот, вот, - встревожился я, - сейчас этот грех узнает батюшка, прогонит с исповеди и не даст завтра Святого Причастия..."

И чудится, кто-то темноризый шепчет мне на ухо: "Кайся!"

Я переминаюсь с ноги на ногу. У меня кривится рот, и хочется заплакать горькими покаянными слезами.

- Батюшка... - произношу сквозь всхлипы, - я... я... в Великом посту... колбасу трескал! Меня Витька угостил... Я не хотел... но съел!

Священник улыбнулся, осенил меня темной ризой, обвеянной фимиамными дымками, и произнес важные, светлые слова.

Уходя от аналоя, я вдруг вспомнил слова дворника Давыда, и мне опять стало горько. Выждав, пока батюшка поисповедал кого-то, я подошел к нему вторично.

- Ты что?

- Батюшка! У меня еще один грех. Забыл сказать его... Нашего дворника Давыда я называл "подметалой мучеником"...

Когда и этот грех был прощен, я шел по церкви, с сердцем ясным и легким, и чему-то улыбался.

Дома лежу в постели, покрытый бараньей шубой, и сквозь прозрачный тонкий сон слышу, как отец тачает сапог и тихо, с переливами, по-старинному, напевает: "Волною морскою скрывшаго древле". А за окном шумит радостный весенний дождь...

Снился мне рай Господень. Херувимы поют. Цветочки смеются. И как будто бы сидим мы с Котькой на травке, играем наливными райскими яблочками и друг у друга просим прощения.

- Ты прости меня, Вася, что я тебя сапожными шпильками обозвал!

- И ты, Котя, прости меня. Я тебя шкилетом ругал! А кругом рай Господень и радость несказанная!

Из книги В. А. Никифорова-Волгина "Родные огни"
Клин. "Христианская жизнь", 2009

Великий пост
"Родные огни"

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.