Автор: И.Ю. Смирнова

Святитель Филарет, митрополит Московский, известен, прежде всего, как выдающийся церковный и государственный деятель, богослов и проповедник. Между тем он был выдающимся церковным дипломатом, мнение которого на протяжение пятидесяти лет определяло церковную политику России как в отношениях с Православными Патриархатами Востока, так и в контактах с западными христианскими Церквями.

Фото:www.acmus.ru

При его участии в Москве были устроены подворья Восточных престолов, он помогал Русским Духовным Миссиям в Святой Земле, Китае, на Аляске. Он стоял у истоков межконфессионального диалога с Церквами Англии и Американской Епископальной Церковью. В церковной среде его именовали «Вселенским Архипастырем», а в дипломатической – «Патриархом». В то же время митрополит Филарет при своем высоком положении был и иноком, «глубоко постигшим науку наук – духовно-нравственное усовершенствование»¹. Он ценил практику старческого окормления, был знаком с выдающимися старцами, подвизавшимися под руководством учеников прп. Паисия Величковского; с благословения и под руководством митрополита Филарета шла работа по изданию переводов преподобного Паисия. Эти две составляющие – понимание положения православия на Востоке и уважение монашеского подвижничества – определили отношение митрополита Филарета к Афону.

Возникает вопрос – как святитель, не выезжавший дальше Петербурга, мог судить о том, что происходило в православной ойкумене, в том числе на Святом Афоне? Во-первых, ему, как члену Святейшего Синода, была известна вся синодальная переписка о положении русского монашества на Святой Горе. Источниками информации были для него светские и церковные лица, которые путешествовали по Востоку или находились там по службе. Прежде всего, следует назвать иеромонаха Аникиту, в миру князя Сергия Ширинского-Шихматова. В 1834–1836 гг. он совершил большое путешествие по христианскому Востоку, побывал на Афоне и Святой Земле, в апреле 1836 г. был назначен настоятелем посольской церкви в Афинах, где в июле следующего года и скончался. С донесениями отца Аникиты в Синод и его путевыми записками митрополит Филарет был хорошо знаком.

Пантелеимонов монастырь, или Руссик, как его тогда называли, был в критическом состоянии: Греческое восстание 1821 г. и последующее десятилетие привело Афон в крайнее запустение, и лишь Адрианопольский мир, заключенный между Россией и Портой в 1829 г., восстановил спокойствие на Святой Горе, когда «мало-помалу начал водворяться порядок и возвратилась братия»². По просьбе греческих монахов Пантелеимонова монастыря, долгами и нищетой доведенных до крайности, отец Аникита привел 25 иноков, «в основном из малороссов Ильинского скита», дал им деньги на строительство храма в честь новопрославленного святителя Митрофания Воронежского и отбыл в Святую Землю. Вернувшись на Афон, он обнаружил начатое дело в совершенно расстроенном состоянии – малороссы не смогли ужиться с греками, и отец Аникита вынужден был вывести их из монастыря обратно в Ильинский скит³. Но были и другая причина – по словам Парфения (Аггеева), «греков русского монастыря более побудили на изгнание князя греки прочих монастырей, потому что стали понимать, что ежели русские вселятся в монастырь, то у всех монастырей свою землю отберут, а наипаче, ежели будет жить князь. Греки Русика не могли понять сего; только один игумен Герасим это все понимал, но воля была не его»⁴. В дальнейшем так называемое панэллинское движение – националистическое по сути и политическое по форме, в той или иной мере будет сохраняться на протяжении всей дальнейшей истории афонского монашества.

В 1840-е гг., ставшие для Святой Горы «временем тишины и относительного покоя», возрос поток паломников на Афон, а вместе с ним возрос и приток пожертвований в святогорские монастыри, чему отчасти способствовал визит великого князя Константина Николаевича в июле 1845 г.⁵, придавший русскому афонскому монашеству новый импульс. На обратном пути великий князь посетил Москву, где состоялась его встреча с митрополитом Филаретом. «28 дня, – писал святитель 1 октября 1845 г., – нецеремониально встретил я в Успенском соборе великого князя Константина Николаевича и сопровождал в Архангельский и Благовещенский. Что нецеремониально, это не от меня зависело. Государь Наследник в добром здравии, а Константину Николаевичу, кажется, можно пожелать более крепкого здоровья, чтобы оно лучше служило являемой им деятельности и любознательности»⁶. Текст письма позволяет допустить, что митрополит имел возможность расспросить великого князя о путешествии по святым местам.

С 1830-х гг. постоянным информатором Московского святителя по делам православного Востока был Андрей Николаевич Муравьев, епитроп, или поверенный в делах, трех Патриархатов. В августе 1849 г. по пути в Иерусалим Муравьев посетил Святую Гору. Своим желанием попасть на Афон Муравьев сумел увлечь российского посланника в Константинополе В. П. Титова и в итоге совершил свою поездку в сопровождении десяти человек – дипломатов и их высокопоставленных гостей, в числе которых был генерал-адъютант Е. В. Путятин, впоследствии адмирал. Несмотря на то что дипломаты посещали монастыри «в строгом incognito», их визит не остался незамеченным афонским начальством – в Серайскую келлию, по словам Муравьева, «пришла вся Карея… с представителями всех афонских монастырей при почетной страже албанцев, и ага турецкий, живущий в Протате… Давно уже со времен Патриархов, своих основателей, смиренная келлия Серайская не видела у себя столь блистательного собрания»⁷.

Серайская келлия, основанная в XVII в. Патриархом Афанасием (Пателларием) и приписанная к Ватопеду, известна тем, что в 1830 г. русские монахи из Белобережской пустыни Орловской губернии Виссарион и Варсонофий учредили здесь братство из своих учеников, как писал Муравьев, «весьма согласное и замечательное как единственно чистое русское»⁸.

С первых дней пребывания на Афоне Муравьев выступает с ходатайством о помощи скиту, рассчитывая прежде всего на митрополита Филарета. Он просит об облачении для Преосвященного Калинника⁹, проживавшего на покое в Серайской келлии, о диаконском стихаре; рассчитывая на безотказность Московского святителя, обещает иконостас для главной церкви скита в честь Антония Великого: «12 праздников в иконостасе по золотому грунту; всего два яруса, и первый отличного московского письма, и во второй надобно праздники»¹⁰. И митрополит Филарет заказывает на Афон облачения и иконы, заботясь о качестве работы и сроках доставки. Посылая при письме меру для икон, Муравьев торопит: «Сделайте милость, поспешите прислать… надобно поддержать сию обитель чисто русскую». Причиной поспешности была все та же межнациональная нетерпимость, причем не по отношению греков к русским, но и между русскими и малороссами – то есть то, с чем в свое время столкнулся иеромонах Аникита. «У Св. Илии, – писал Муравьев, – все хохлы – злые малороссияне, зовущие нас раскольниками и не позволяющие русским у них жить, а в русском, так называемом монастыре наши смешаны с греками и отчасти заимствуют их обычаи»¹¹. «Как это жаль, – писал в ответ свт. Филарет, – что царство монахов, разделися на ся; и не только между греками и русскими, но и между малороссиянами и великороссиянами нет единства! Вы бы напомнили им слово Господне о царстве, разделившемся на ся». Митрополит недоумевал: «И чего же там ищут старцы, Виссарион и Варсонофий? Разве не можно было им составить общежитие в России? Пойму их стремление, если узнаю от Вас, что там есть старцы, которых любовь не тесна, чтобы вместить и греков, и русских»¹².

По просьбе старцев, Муравьев ходатайствовал перед Министерством иностранных дел и Святейшим Синодом об учреждении вместо Серайской келлии Андреевского скита. В связи с «препятствиями со стороны греков» ему пришлось убеждать руководство Ватопеда, и Протат, и самого Патриарха Константинопольского¹³. Уже в октябре 1849 г. российский посланник Титов сообщил об «успешном превращении Серайской келлии в Андреевский скит»¹⁴, сам же Муравьев получил статус ктитора скита, названного в честь его святого покровителя.

Вместе с тем открылись и новые каналы для помощи афонским монастырям — значительную сумму завещала «для раздачи поровну всем монастырям»¹⁵ графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская¹⁶. По поручению митрополита Филарета, помимо икон и церковной утвари для Константинополя, Иерусалима, Патмоса, Родоса, Бейрута, только в октябре 1850 г. на Афон было отправлено «два ящика с сосудами, воздухами, покровом на раку св. Афанасия» и образ Пресвятой Троицы»¹⁷. Был дозволен сбор пожертвований в России «в пользу нового Андреевского скита»¹⁸ и на обитель вмч. Пантелеимона, который осуществляли иеросхимонах Сергий (Веснин)¹⁹, известный под именем Святогорец, и его спутник – слепой монах Григорий²⁰.

К афонскому делу подключили и великого князя Константина Николаевича, на имя которого через русского посланника было передано прошение братии Свято-Пантелеимонова монастыря «о даровании подворья в Москве по примеру прочих восточных и афонских монастырей». По рассмотрении афонского прошения, в синодальном указе от 30 ноября 1849 г. отмечалось: «Его Императорское Высочество, принимая участие в просьбе братии обители св. Пантелеимона, которую удостоил своим посещением во время путешествия в Константинополь [в 1845 г.], поручил… просить, не найдено ли будет возможным назначить для подворья обители св. Пантелеимона находящуюся в Москве праздную и без прихода церковь св. преподобного Сергия или какую-либо другую из праздных церквей, приписанных к другим»²¹.

«Здесь теперь, – писал свт. Филарет Муравьеву 1 марта 1850 г., – идет дело об обращении Сергиевской церкви, по указанию Вашему, в подворье Русского на Афоне монастыря». Но если Московская синодальная канцелярия не видела препятствий к передаче Сергиевской церкви под афонское подворье, то Московский святитель находил это дело «требующим внимания и предусмотрительного соображения Св. Синода». Его тревожило нелегитимное попадание на Афон русских иноков, которые «берут увольнение для временного посещения святых мест и потом остаются в Афонской Горе произвольно, без благословения духовного и без разрешения гражданского начальства»²². Пользуясь более вольными, чем в России, законами для монашествующих, выходцы из России оказывались на Афоне с просроченными видами на жительство, то есть незаконно, и получали там монашество и священство без обязательного в России трехлетнего искуса. А потому свт. Филарет предупреждал, что при назначении таких монахов на афонское подворье в Москве могут встретиться затруднения. В конечном счете летом 1850 г. Синод признал неудобным ходатайствовать об учреждении в Москве подворья Свято-Пантелеимонова монастыря на Афонской Горе, как учитывая мнение святителя, так и по той причине, что «доселе подворья в России жаловались одним Патриархам по уважению к их иерархическому значению и для соблюдения, чрез их посредство, единства и общения в Восточно-Кафолической Православной Церкви»²³.

Святителю Филарету предстояло объясниться с Муравьевым, для которого вопрос русского присутствия на Афоне был принципиально важен. «Вот новая беда, – писал митрополит в Петербург 21 ноября 1850 г. – Я в опасности, которую Вы можете уменьшить, а не совсем отвратить, в опасности, что Вы будете мною недовольны более, нежели когда-либо»²⁴. В оправдание святитель приводил тот факт, что «афонские, прожив в России год для сбора пособий, возвращаются в Афон с привычками, по которым затруднятся там жить, и даже выходят оттуда»²⁵. Это наводило на мысль о вреде для иночества от пребывания в большом городе. И действительно, как признавался Муравьев, ему «было очень больно, что… митрополит переменил свое решение дать подворье в Москве. …Я не мог не высказать моей скорби Владыке, тем более, что русская, можно сказать, обитель Св. Пантелеимона на Афоне, где 200 греков и 150 русских, убедительно меня просила об этом подворье и доселе весьма в оном нуждается»²⁶.

Несмотря на то что ни в Москве, ни в Петербурге афонского подворья так и не было устроено до 1879 г., в Россию стали прибывать святогорские монахи для сбора милостыни в пользу обители. Уже с начала 1850 г. в России одновременно находились сборщики из Ильинского и Андреевского скитов, из Эсфигмена, и это помимо «епископов, посланных от Патриархов Александрийского и Антиохийского, и игумена из Требизонда». Основным местом сбора пожертвований была по традиции первопрестольная столица. Однако, помогая афонским обителям ходатайством перед Святейшим Синодом, Муравьев выдвигал и свои условия. Так, узнав, что Протат потребовал уменьшить в размере печать Андреевского скита и удалить из названия слово Ново-русский, Муравьев написал игумену Виссариону: «Если Вы это сделаете, то я от Вас отступлюсь; мне странно, что греческие старцы могут от Вас сего требовать! – Не явная ли это неблагодарность России, от которой постоянно требуют милостыни? И как дерзают вновь колебать утвержденное однажды Патриархом и собственным их собором?»²⁷

Сведения, получаемые от Муравьева, не могли не сказаться на отношении к Афону Московского святителя, который даже ставил под вопрос пользу помощи афонским монастырям. Так, узнав, что настоятель Эсфигмена высказывал пожелание «иметь русскую братию и служение на славянском языке», Филарет отозвался с несвойственной ему резкостью: «Это едва ли есть что-либо иное, как разве спекуляция, чтобы более приобретать русских денег, которых он уже много вытащил, и частию незаконною хитростию. Надобно ли способствовать тому, чтобы от нас увлекали набожных людей, которые нужны нам самим и которых на Афоне не на что употребить?»²⁸ Усматривая «несимметричное» отношение к русской помощи со стороны афонского начальства, Филарет явно не желал потворствовать притязаниям греков на участие России в решении их материальных проблем, предлагая поразмыслить, «не нужна ли осторожность, чтобы не слишком расширять путь афонским к русским деньгам?»²⁹

Для «осторожности» были и другие причины – с Афона все чаще доходили вести о неблагоприятном влиянии русского иночества на принятый там уклад хозяйственной и духовной жизни. «Там была монашеская простота, – писал Филарет в 1858 г., – а теперь распространяется богатство и излишества удобств жизни. Богатые оклады на иконах, сделанные на русские деньги, с одной стороны, возбуждают зависть… с другой стороны – угрожают грабежом от турок. Зимою грелись маленьким огоньком в нетопленой комнате: теперь русские выписали печников, устроили печи и истребляют афонские леса на множество построек и на дрова»³⁰. Впоследствии отношение митрополита Филарета к Афону так и не изменилось, чему можно привести множество примеров. Не мог он не отмечать и все более широкого оттока русских людей из России на Афон, и не всегда по благовидным причинам, а «потому, что там скорее можно получить монашество и священство»³¹.

Несмотря на согласие свт. Филарета на устроение в Москве различных подворий, на готовность к щедрым пожертвованиям со стороны московской паствы, время показало, что это не решало материальных проблем Восточных Церквей. Не приходилось рассчитывать и на ответную признательность. На Афоне по-прежнему остро стояла проблема русско-греческих отношений, ввиду «набиравшего обороты… движения панэллинизма, открыто проявившегося на Святой Горе после Крымской войны»³². Все это вызывало понятный скепсис в отношении помощи афонским монастырям. И здесь позиции митрополита Филарета и Муравьева существенно расходятся. Несмотря на прохладное отношение святителя Филарета к финансированию афонских проектов, стараниями Андрея Николаевича Андреевский скит превратился в один из крупнейших русских монастырей на Святой Горе и к концу XIX в. насчитывал около 800 монахов.

И все же, говоря об отношении митрополита Филарета к Афону, нельзя не отметить его неизменное внимание и интерес к укладу духовной жизни и прежде всего к преемственности созерцательной традиции в афонском монашестве. В письмах к Муравьеву на Афон он писал: «На Афоне бывали созерцатели. Встретили ль Вы там ныне?»³³, «Преподобен ли Афон? Жалки ли Афины? Зрит ли на небо афинский столпник?»³⁴ И Муравьев старательно собирал сведения об афонских подвижниках, чтобы поделиться ими со святителем.

По инициативе митрополита Филарета издавались письма и записки русских путешественников, духовных лиц и афонских монахов, знакомившие российское общество с монастырями и монашеской жизнью на Афоне. Так, после кончины иеромонаха Аникиты (Ширинского-Шихматова), святитель Филарет, прочитав его путевые заметки, написал его братьям в письме от 27 сентября 1837 г.: «Вам, как наследникам его, предложил бы я еще одно утешение и попечение: собрать, буде можно, и обратить в общее употребление и пользу записки его путешествия и обозрения мест, на которые и издалеча, и очами других взирать сладостно и назидательно»³⁵. Издатель путевых заметок отца Аникиты священник Василий Жмакин писал в 1890 г., что их выходом в свет «осуществляется желание святителя Филарета, высказанное им еще пятьдесят три года назад»³⁶.

Позже, благодаря митрополиту Филарету и по его благословению, будут опубликованы «Письма Святогорца» иеросхимонаха Сергия (Веснина), адресованные лично митрополиту Московскому «Письма с Востока», в том числе с Афона, А. Н. Муравьева. По поводу издания «Сказания о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святой Горы Афонской» инока Парфения (Аггеева)³⁷, митрополит Филарет писал в ноябре 1854 г. к прп. Антонию (Медведеву): «Отец Парфений хочет отдать в цензуру свои записки. Способствуйте ему в сем; и скажите о. ректору, что если где нужно грамматический состав речи несколько поправить или иное слово неблагообразное заменить более понятным и употребительным, то хорошо бы сие сделать цензору. Но много изменять своеобразную речь о. Парфения не нужно»³⁸.

Святитель старался и о том, чтобы афонская богослужебная традиция привилась в российских монастырях. Им был отредактирован и подготовлен к утверждению Синодом богослужебный устав, составленный игуменом Филаретом (Данилевским) для Глинской Богородицкой пустыни по чиноположению Святой Афонской Горы³⁹. Похожий устав был введен в скитах Свято-Троицкой Сергиевской лавры и в ряде других общежительных монастырей.

Неизменный интерес проявлял святитель к афонской иконописи, архитектуре, рукописям, песнопениям, свидетельства чему сохранились в его письмах и отзывах. В этом отношении характерны два письма к наместнику Свято-Троицкой Лавры архимандриту Антонию (Медведеву) о впечатлениях, произведенных фотографиями с Афона, выполненными русским фотолетописцем генералом П. И. Севастьяновым (1811–1867). В письме от 10 января 1859 г. святитель писал: «Г-н Севастьянов, о котором знаете из ведомостей, был у меня, и я часа два стоял перед его призрачными снимками с икон и фресок афонских. Лица древнейших из сих изображений, относящихся к ХII и XIII векам, при простоте рисунка представляют много мысли и чувства, особенно один образ Божией Матери. Прочие части изображений большею частию неправильны. Есть особенности: например, св. архидиакон Стефан представлен в стихаре с кадилом, но без ораря, а с широким полотном на плече. Г. Севастьянов хочет сделать список по крайней мере с образа Божией Матери. Он хочет сделать уменьшенные фотографии: едва ли они сохранят то, что есть в теперешних снимках. Государыня Императрица Мария Александровна три часа смотрела сии изображения, потом смотрел Государь Император, и члены Императорской Фамилии»⁴⁰. В другом письме от 21 января того же года святитель писал: «Наши иконописцы показывали мне снимки с афонских икон. Говорят, что сняты верно; но некоторые мне показались не так приятны, как виденные мною у г. Севастьянова»⁴¹.

В этой связи становится понятен основной «нерв» отношения к Афону Московского святителя, который смотрел на него сквозь призму византийской духовной традиции Святой Горы, освященной веками и подвигом афонского иночества. Ему были чужды современные реалии Афона – межнациональные распри, русофобские настроения, отсутствие терпимости между бывшими российскими подданными, карьерные интересы среди монахов – духовные болезни, которые больше нуждались во врачевании, а не в поощрении огромным количеством русских денег, чему святитель не считал нужным потворствовать. Суровая требовательность митрополита Филарета проистекала из уважения к истории и культуре Афона, которое проявлялось во внимании к уставу, иконографии, архитектуре, к монашескому созерцательному деланию, продолжателем которого был сам святитель.

1. Правила благоустройства монашеских братств в Москве. М., 1917. С. 7.
2. Муравьев А. Н. Письма с Востока. Ч. 1. М., 2005. С. 97.
3. Путешествие иеромонаха Аникиты по святым местам Востока в 1834—1836 гг. М., 2009. С. 7–8.
4. Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святой Горы Афонской инока Парфения. Ч. II. С. 218–222.
5. Великий князь Константин Николаевич пробыл на Афоне с 16 по 18 июля 1845 г.
6. Святитель Филарет, митрополит Московский. Письма преподобному Антонию, наместнику Свято-Троицкой Сергиевой лавры. СТСЛ, 2007.Т. 1. С. 370.
7. Муравьев А. Н. Письма с Востока. Ч. 1. М., 2005. С. 99–100.
8. НИОР РГБ. Ф. 188. Картон 3. Ед. хр. 32. Л. 212об.
9. Патриарх Александрийский Каллиник (1858–1861). Во время путешествия А. Н. Муравьева по Востоку (1849–1850) епископ Москонисийский Каллиник, будучи на покое, жил на Афоне; позже был митрополитом Фессалоникийским; в 1858 г. избран Патриархом Александрийским, но вскоре был вынужден отказаться от престола из-за недовольства клира и народа его управлением. Умер в 1889 г. в Митилене.
10. НИОР РГБ. Ф. 188. Картон 3. Ед. хр. 32. Л. 212об.
11. Там же.
12. Письма к А.Н.М[уравьеву]. Киев, 1869. С. 314–315.
13. Примечание А. Н. Муравьева к письму митрополита Московского Филарета от 27 сентября 1849 г. // Письма к А.Н.М[уравьеву]. Киев, 1869. С. 315.
14. НИОР РГБ. Ф. 188. К. 9. Ед. хр. 58. Л. 10об.
15. Там же. Л. 12об.
16. Орлова-Чесменская Анна Алексеевна (в монашестве — Агния; 1785–1848), графиня, камер-фрейлина Двора Е.И. В. Унаследовав огромное состояние своего отца, графа А. Г. Орлова, занималась широкой церковной благотворительностью.
17. Письма к А.Н.М[уравьеву]. Киев, 1869. С. 348.
18. НИОР РГБ. Ф. 188. Картон 9. Ед. хр. 58. Л. 14.
19. Иеросхимонах Сергий Святогорец (в миру — Симеон Веснин, в монашестве — Серафим; 1814–1853), в 1843 г. принят в число братии Русика; 23.03.1844 г. принял схиму; с сентября 1844 г. в течение семи месяцев странствовал по святым местам Палестины; возвратившись в Русик, посвятил себя литературным трудам; в 1847 г. приехал в Россию для подготовки к печати «Писем Святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской» (СПб., Ч. 1. 1849, Ч. 2. 1850). Во время пребывания в Москве и Петербурге собрал значительные пожертвования на русскую афонскую обитель. В марте 1851 г. вернулся на Афон. В знак признательности за его труды в пользу монастыря для отца Сергия была устроена отдельная келлия недалеко от обители — Космодамиановская пустынь, где он проводил строгую подвижническую жизнь.
20. Насельник Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря Григорий приехал вместе с иеромонахом Серафимом (Весниным) в Россию для сбора пожертвований на нужды обители.
21. Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского. Т. Доп. № 129. С. 289.
22. Там же. С. 291.
23. Там же. С. 292.
24. Письма к А.Н.М[уравьеву]. Киев, 1869. С. 346.
25. Там же. С. 349–350.
26. Там же. С. 347.
27. НИОР РГБ. Ф. 188. Картон 2. Ед. хр. 11. Л. 3-4об.
28. Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского. Т. Доп. № 129. С. 456–457.
29. Заметки митр. Филарета, по прочтении двух писем бывшего на Востоке архимандрита Порфирия. 7—8 сентября 1858 г. // Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского. Т. Доп. № 129. С. 455–457.
30. Заметки митр. Филарета, по прочтении двух писем бывшего на Востоке архимандрита Порфирия. 7—8 сентября 1858 г. // Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. СПб., 1887. Т. Доп. С. 455–457.
31. Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. СПб., 1885. Т. IV. С. 413.
32. Первое Августейшее паломничество на Афон Великого Князя Константина Николаевича в 1845 г. // http://legitimist.ru/sight/history/2016/pervoe-avgustejshee-palomnichestvo-na-afon.html?view=print.
33. Письмо митрополита Московского Филарета к А. Н. Муравьеву от 12 августа 1849 г. // Письма к А.Н.М[уравьеву]. Киев, 1869. С. 307.
34. В примечании к письму святителя Филарета от 13 сентября 1849 г. Муравьев писал: «Владыка упоминает о столпнике Афинском, ибо еще недавно спасался там такого рода молитвенник, на одном из уединенных столбов храма Юпитера Олимпийского» (Письма к А.Н.М[уравьеву]. Киев, 1869. С. 314).
35. Цит. по: Путешествие иеромонаха Аникиты по святым местам Востока в 1834—1836 гг. М., 2009. С. 13.
36. Там же. С. 13.
37. Иеросхимонах Парфений (Аггеев; 1807–1878), основатель и строитель Спасо-Преображенского Гуслицкого монастыря, духовный писатель. По благословению митрополита Филарета в августе 1854 г. был определен в Гефсиманский скит, в январе 1855 г. был рукоположен святителем Филаретом во иеродиакона и иеромонаха, впоследствии возглавлял Гуслицкий монастырь как миссионерский центр среди старообрядцев, а последние годы жизни провел в Гефсиманском скиту и Троице-Сергиевой лавре.
38. Святитель Филарет, митрополит Московский. Письма преподобному Антонию, наместнику Свято-Троицкой Сергиевой лавры. СТСЛ, 2007.Т. 2. С. 295.
39. Там же. Т. 1. С. 268.
40. Там же. Т. 3. С. 93.
41. Там же. С. 95.

Митрополит Московский Филарет и преподобный Серафим Саровский. Часть 1
Автор: И.Ю. Смирнова
Так, благодаря мудрой дипломатичности митрополита Филарета в 1839 г. вышло в свет «Краткое начертание жизни старца Саровской пустыни схимонаха и пустынника Марка», где после текста жития отца Марка следовали «Духовные наставления отца Серафима, Саровской пустыни иеромонаха, пустынника и затворника» в тридцати трех главах

Святитель Филарет Московский и благотворитель П.Г. Цуриков
Автор: С.П. Носиков
Заложили новый Филаретовский храм вскоре после юбилея Владыки, 16-го августа, еще когда тот находился в Лавре: «сам он, из окон домовой церкви, смотрел, как полагали первый камень его последнему приюту, ибо не был в силах положить его своею рукою и, пред своим выездом из Лавры, имел утешение видеть, что уже поставлен крест над крышею нового придела»

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.