Автор: Елена Кислова

Протоиерей Виктор Чужаков, настоятель храма Вознесения Господня в селе Борщёво Клинского района:

– 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Я вспоминаю этот воскресный день. Был праздник всех русских святых. В Москве в Богоявленском соборе в Елохове служил Местоблюститель митрополит Московский и Крутицкий Сергий. Во время Божественной литургии он подошёл к иконе Казанской Божией Матери. Когда отслужили молебен, сказал: «Началась война».

Митрополит Сергий призвал всех на защиту святых границ нашего Отечества. Больше любви никто не имеет, кто жизнь отдает за други своя. Настал такой момент, когда надо защищать Родину. Дело найдётся всем: воинам, рабочим, колхозникам, учёным; молодым и старым. Священнослужители должны выполнять свой пастырский долг – ежедневно молиться о победе. Много было войн на Руси, но с Божией помощью, мы всегда становились победителями. И в этот раз Царица Небесная не оставит нас, Бог дарует нам победу!

У женщин в глазах стояли слёзы, многие рыдали. Они понимали, что скоро их мужей возьмут в армию и, возможно, они никогда их больше не увидят. Думали о том, что с ними будет. Была паника.

Обращение Патриаршего Местоблюстителя было очень нужно, чтобы успокоить и обнадёжить. И люди откликнулись на призыв святителя, поверили: победа будет за нами!

Но до победы было ещё четыре года. Прошло пять месяцев: были взяты многие наши города, сёла, лилась кровь, люди страдали и гибли.

21 ноября немцы пришли на нашу землю, в Клин, в наше село.

Мне хочется привести здесь такое выражение: это было давно, это было недавно. У нас есть свидетель, живая память. Наша прихожанка Мария Ивановна Сорокина расскажет о событиях этих дней.

Мария Ивановна Сорокина:

– Когда сообщили о начале войны, мы у себя в деревне пруд копали, мужчины с нами были, лошадей много. Мы всё бросили, плакать все стали.

Потом мужчин всех на войну стали брать – снова слёзы. Бомбили нас, деревня горела – всё у нас тут было, не поймешь, что творилось. У нас дом большой был, часть дома заняли наши солдаты – привозили сюда раненых. И предупреждали нас: «Будьте аккуратны, не раздевайтесь». Мы так и спали, прямо одевшись, на кровати.

– Почему?

– Ждали, что вот-вот немцы придут.

«Будьте наготове, не спите, немцы сюда идут, – говорили, уходя, наши солдаты. – Мы уже последние. – У вас есть убежище какое-нибудь?»

«Там, у соседей сделано».

«Туда идите, туда».

Пошли мы в убежище. Среди нас и бабки старенькие были, и мама наша, много нас было. И вот, тишина такая, смотрим на поле – идут, все такие белые. Нам любопытно стало, мы втроём там были, девчонки двенадцати лет, решили, что сейчас выглянем и посмотрим. А везде бомбы летят, страшно. Сидим и считаем, сколько бомб разорвалось. А потом – снова тишина.

И тут, в белых халатах, подходят: «Русь, русь, вставай. Хлеба, хлеба!»

Мы испугались, боимся выходить.

«Выходите, выходите! Хлеба, хлеба!»

Отдали им, что было.

«Домой, домой!»

Пошли мы домой. А их там много уже – и машины, и танки. Дом наш заняли немецкие солдаты, так мы и жили с ними. У нас была печка, мы только на ней и сидели. Дом весь занят – они всё там хозяйничают, всякие были немцы тоже. Неделю мы с ними, наверное, прожили, на улицу выйти нельзя было. Выйдешь, в чем одета, а если получше одета – на себя всё надевали. Одеты они были очень легко.

– Бабушка моего мужа жила в Малом Борщёве во время оккупации, она тоже рассказывала о немцах.

– Не было там немцев.

– Она говорила, что они были в Подтеребове. Там есть большой храм с высокой колокольней, которую использовали как огневую точку.

– Возможно, у нас тоже на колокольне немцы сидели. Наши, когда шли с Малой Борщёвки, рассказывали: «Мы сюда идем-идем, ползком ползём, а им всё видно с колокольни, как начнут стрелять по нам!..»

Потом один из наших солдат осмелился – подобрался незаметно, забрался на колокольню и уничтожил того, кто стрелял. Он себе ногу разрезал, портянку кровью намочил и дал знак, что можно идти – красный флаг вывесил. Был такой один солдат.

– А ваш храм в Борщёве пострадал во время бомбёжек?

– Сильно он не пострадал, были незначительные разрушения, царапины были, кое-где вмятины, пули везде торчали – потом вытаскивали их.

– То есть храм, как человек, залечивал раны после войны?

– Да, хорошо, что в самом храме немцы не хулиганили, ничего не тащили оттуда. У нас там пол такой железный, чугунные плиты нетронутые даже.

Помню, староста церковный среди ночи, часа в два, звонит, стучит к нам в окна: «Идите все дорогу чистить, а то немцы не проедут!»

И мы от Борщёва до Слободы чистили дорогу лопатами, снег разгребали. Тогда было ужасно скользко.

– Это в 1941 году они ещё такие добрые были. Потом озверели…

– Да, ведь они тогда ещё нигде не застревали. Всё шли и шли…

– А отступали как? Тоже через Борщёво?

– Да, тогда староста всех собрал в храме, всю деревню. Бабки сели на полу, плачут всё, говорят: «Мы тут и помирать будем, нас здесь всех убьют, раз всех собрали». Потом подогнали две машины, всех вывели, с двух сторон немцы с оружием шли. Один из наших отошёл в сторону, хотел за чем-то домой зайти, так ему выстрелили в ногу, чтобы не ходил никуда. И так до Слободы провожали нас немцы.

– А куда, зачем вас вели?

– Они, вроде бы, сказали, что здесь будут жить их солдаты. Из Слободы детей и стареньких повезли в Воронино, а мы пристроились кто куда – где родственники, где знакомые были.

– А что было с теми, которых отправили в Воронино?

– Они тоже разбрелись по деревням.

– То есть всю деревню вашу разогнали?

– Почему? Не разогнали, это нас выгнали. Осталось хозяйство, скотина. Однажды мама моя и соседка пошли лес рубить, а мы – прямиком на кладбище, легли между могил, хоть скотинку посмотреть, покормить. Ну, ничего, живы остались.

Потом, знаете, мы наблюдали, что в Борщёве происходит. Один раз смотрим, немцы туда-сюда бегают, какие-то узлы таскают – кто на тележке, кто на машине. Чувствуем, что какой-то беспорядок большой, наверное, их выгоняют, убегают они. И мы вернулись. Дома у нас уже были наши солдаты.

«Я, – говорит один, – с печки свалился, так печка пополам треснула».

Теперь наши обстреливали позиции немецких солдат с колокольни храма, выбили их и следом пошли.

– А День Победы помните? Как вы узнали об этом?

– Помню, нам соседка в окно стучит: «Вы спите? Давайте вставайте, День Победы, День Победы!»

Все обрадовались, на улицу вышли, все с ребятишками – бегали, радовались. Кто плачет, кто чего…

– Получается, все эти четыре года, пока шла война, мужчин в деревне не было?

– Никого не было. Если кто старенький или больные какие, а так – нет. Помощи не было, на лошадях я работала, на быках. Лошадей у нас потом тоже забрали, отправили куда-то. И скот из нашей деревни в Германию отправляли.

– То есть вы пахали, сеяли, чтобы кормить солдат?

– Да, сеяли, пахали, плуг таскали. Всё на себе таскали. Лошади в деревне остались только больные, плохонькие. Потом быков приучили, на быках стали ездить. Потом весной нас заставили на полях трупы собирать. Хоронили.

– У вас в деревне есть памятник погибшим воинам, здесь они и похоронены?

– Нет. Там, где сейчас находится кладбище, раньше были две силосные ямы, куда силос для скотины закладывали. Туда трупы с поля переносили: кто вместе положит, кто отдельно немцев и наших, потом разбирали и закапывали. А памятник позже появился, у нас там сельсовет был у дороги.

Очень тяжело было, всё везде плохо. Возраст самый такой у нас был, когда всего хочется, а у нас ни поесть, ни одеть, ни обуть – ничего не было.

– А ваш отец воевал?

– Да. Он, когда война началась, жил в Москве, а мы здесь. Его тоже взяли и всех родственников, когда и других отправляли на фронт.

– Вы дождались отца? Он вернулся?

– Да. Он вернулся, но был уже больной очень, пожил совсем немного и умер.

– Где он служил?

– Я даже и не знаю, не помню…

– Расскажите, как встречали первых солдат, вернувшихся с войны?

– Каждого солдата, как своего родного, принимали, всей деревней. Стол собирали, радость такая была. Кто раненый приходил, кто чего, нет-нет, да ещё кто-то вернется, придёт – все радуются.

– Можете припомнить, когда первая похоронка в село пришла?

– Я уж забыла, кому у нас первая похоронка пришла. Приходили похоронки, много похоронок приходило.

– Скажите, а люди друг друга поддерживали?

– Да, конечно, раньше ведь очень дружно жили в деревне. Как одна семья была, всё делили – радость и горе.

– Наверное, вы бы просто не выжили поодиночке, ведь есть было нечего?

– У кого из соседей мука осталась, зерно осталось какое – мололи, травы собирали… Напекут лепёшки из картошки мороженой, угощают: иди ко мне, иди ко мне. Делились всё время. Если корова была, молоко носили. Как-то помогали всегда друг другу.

Сейчас народ не тот стал. Тогда всё открыто было, запоров не было. Помню, жили у нас в деревне бабка и дед, держали корову и овец. Ворота у них никогда не запирались: колышек приставят, корова раз – и откроет, и всё стадо в поле идёт гулять.

У нас ведь люди не воровали, хотя война была и голод. Ни одну овцу никогда никто не украл, не съел. Потому что порядок знали. Идут гулять ребята, стадо видят, они ещё и помогут – загонят на двор, закроют.

– А в храме у вас кто был священником?

– Когда началась война, у нас был священник, его тут вскоре и взяли на трудфронт. И всё… Без вести пропал. По-моему, так его и не нашли нигде.

– То есть служб в храме не было?

– Во время войны не было, а потом наладилось немножко. У нас потом появился священник, такой старенький монах. У нас служил и жил при храме.

– Как вы думаете, Мария Ивановна, во время войны, когда у людей такое горе, они чаще обращаются к Богу? У кого просить помощи, как не у Него?

– Перед войной, когда мы в школу ходили, неподалёку от нас жила и наша учительница. Она нас из школы выгоняла, двойки ставила за то, что ходили в храм. Не разрешали нам ходить, ругали нас.

Крестить деток нельзя было: если узнают, что кто-то окрестил – сразу с работы снимали. У меня в Москве сестра жила, так она своих детей сюда крестить привозила. Мама была старая, ей было уже много лет, и на её фамилию всех записывали, как будто это она своих детей крестит. А всё-таки крестили украдкой, всё-таки крестили.

– А как повела себя учительница, когда война началась? Её отношение к Богу не изменилось?

– Она ушла в партизанский отряд. А потом, когда кончилось всё, жизнь наладилась, она себя очень ругала, в последнее время всё в храм ходила. Старенькая уже была. На коленках стояла, у Бога всё просила: «Прости меня». А потом она быстро померла. А я с бабушкой постоянно в церковь ходила…

Война. Мои воспоминания
Автор: Елена Кислова
Я в 1966 году стал настоятелем Скорбященской церкви, заменил протоиерея Александра Смирнова – он уже был старенький. Однажды во время беседы я спросил его: «Как было во время войны?» Он рассказал случай, который с ним произошел. «Я, – говорит, – из Белавино, куда меня вызвали для отпевания, возвращался в Клин. Было очень холодно, мороз градусов 40. Я был в валенках. Стоит немец-часовой, подзывает к себе: “Патер, дай мне валенки, мне стоять холодно, а тебе – сапоги мои”. И оружием грозит. Так и забрал мои валенки…»

Дети войны
Автор: Елена Кислова
Шла война, было страшное время, невзгоды, трудности - и росли дети, играли, мечтали, работали с малых лет, ждали возвращения родных с фронта…
В этом выпуске телепрограммы "Дорога к храму" Михаил Сергеевич Шмитов делится своими воспоминаниями о детских годах, о том, как они жили в деревне во время войны.

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.