Автор: Малахова Н. П.

Зима выдалась для Анны трудная: приходилось жить, что называется, на три фронта - работа, семья сына, где никак не могли обойтись без ее помощи, и храм Божий, без которого не могла обойтись сама Анна. Существовал еще один фронт, четвертый, - это ее собственный дом и затянувшееся нездоровье, но на это времени и сил уже совсем не оставалось. И окна ее квартиры по вечерам оставались темными, а Анна, на ходу глотая таблетки и туго перетягивая ноющую поясницу, с утра до вечера сновала немудреное житейское полотно.

Хуже всего было то, что разладился привычный молитвенный строй. Анна реже бывала на службах и меньше молилась дома, и от этого было смутно и тревожно на душе, и все больше чувствовала она себя несостоятельным должником, не имеющим даже надежды в скором времени возвратить долг.

Дни сыпались один за другим, как горох из прохудившегося мешка. Приближался Великий пост, и внутреннее смятение грозило уже перейти в состояние мрачного, усталого уныния. Анна пробовала молиться по ночам, но усталость валила ее с ног намного раньше, чем она успевала вычитать все, что, как она полагала, составляло ее норму и было необходимо для спасения ее многогрешной души. О том, чтобы выдержать свое великопостное правило, Анна уже и не помышляла.

На вечернюю службу в Прощеное воскресение Анна шла, толкая перед собой коляску с полуторогодовалой внучкой. Внизу на поддоне были свалены кульки и пакеты - пришлось побегать по магазинам. Коляска тяжело вязла в снегу, Анна порядком устала за день и шла медленно - все равно к началу никак не успеть. Сколько ни старалась она согреть душу воспоминаниями о том, как высоко и торжественно напутствует Церковь уходящих в долгое странствие Великого поста, внутри была только рассеянная, раздерганная пустота, как в доме, из которого вывезли все вещи.

Как неуловимо и таинственно меняется храм в последний вечер перед Великим постом. Черный цвет завесы на царских вратах, черный атласный блеск аналойников, облачений служащих, косынок на головах прихожанок строго замыкает внутреннее пространство храма и отделяет его от внешнего, занятого самим собой мира. Стены храма, уставшие от электрического освещения, оживают в живом свете свечей, и все пространство и сама атмосфера храма словно напрягаются в великом ожидании. Строже становятся лики святых на иконах. И прихожане, еще утром чуть беспечные, чуть суетливые, стоят, похожие на новобранцев за пять минут до команды: "По машинам". И это уже не разноликая толпа, а собор людей, готовых нести трудный подвиг покаяния ради великого чуда обновления души, смывающей с себя пыль и грязь житейских дорог.

И едва Анна переступила порог храма, это всеобщее, соборное единение захватило ее, примкнуло к стоявшим в храме, объединило в молитвенном порыве прежде даже, чем она успела раздеть Катюшку и встать в уголке. И она уже точно знала, что получит ответ на измучившие ее вопросы.

Батюшка вышел на амвон, оглядел всех пристально, изучающе, будто видел в первый раз, и заговорил:

- Вступаем, братья и сестры, в Великий пост. Дивное и страшное время... Дивное - потому что не измерить человеческими мерками и не описать человеческими словами радости подвизающегося подвигом верным. И этой радости всем вам желаю. Не жалейте себя. Не торопитесь вперед Господа оправдывать свои немощи. Знает Он, сколько каждый из вас понести может. Не требует Он подвига сверх силы. Кто из вас не щадит малости своих детей... внуков, кто постарше? Вас ли не пощадит Отец Небесный... Спросите: а зачем тогда пост, если Господь и так знает наши немощи? Нужен, братия и сестры, ох как нужен. Только так мы можем очистить наши души от греха, что скапливается в нас, как пыль и грязь скапливается в наших жилищах, если мы не убираем их вовремя. Время пришло, братия и сестры, омыть души. Обо всех неправдах наших поплачем перед Господом, принесем искреннее покаяние, чтобы войти в радость Воскресшего Господа. Не замедлит Он, не отвернется от души, искренне кающейся. Милостив Господь. Древние отцы говорили, что все море человеческого греха не превозможет и единой капли милосердия Божия. Войдем же в себя - возвратимся к Отцу из страны далекой. Ведь Он уже вышел на дорогу и ждет нас...

Батюшка судорожно вздохнул и торопливо зашарил рукой в кармане, ища платок. Большое круглое лицо его чуть кривилось от слезной судороги, а стекла очков затуманились от внезапно вскипевших слез. Батюшка промокнул глаза платком, отер стекла очков, чуть постоял, наклонив голову и что-то разглядывая на полу, словно ища подсказки. Выпрямился - и снова оглядел всех строгим, пронизывающим взглядом.

- А почему - страшное? Господь же ждет! Радоваться надо! Почему - страшное? А потому, братия и сестры, что страшно провести это время не так, как ждет от нас Милосердый Господь. Вот уже за неделю стали ко мне подходить и спрашивать: "Батюшка, а вот это можно постом есть? А вот это? А читать что? Батюшка, а сколько поклонов надо класть?" И никто не спросил: а что сделать нужно ближнему? Как проявить любовь к Господу делами своими? И получается: живут две соседки на этаже, каждая в своей квартире поклоны кладет, следит, чтобы еда была самая-самая постная. И на службы ходят - а друг с другом вот уже год как не разговаривают. Вот отчего, братия и сестры, да избавит вас Господь. Чтобы не отравил враг человеческий сердца ваши тонкой лестью духовного благополучия, этакого духовного комфорта: мол, вот я какой... или какая... Все соблюдаю, сколько пощусь, сколько молюсь, а люди вон у мясных прилавков толпятся, лба не перекрестят. А в это время где-то рядом, может быть, кто-то болен, или в горе, или запутался в житейских дрязгах. А нам и дела нет - у нас все в порядке: на службы ходим, хлеб да картошку едим без масла, и Писание читаем. Да не будет так. Время сейчас трудное. Многие страждут. И может быть, кому-то из вас не удастся лишний раз в храм прийти, хотя душа и рвется в дом Божий. Не скорбите. Творите добро ближним и дальним, приносите им утешение и Благую весть о Господе нашем Иисусе Христе, Распятом за нас и Воскресшем нас ради и нашего ради спасения. Да благословит вас Господь. Аминь.

Это был ответ. И вразумление. Перед мысленным взором Анны, как на волшебном многомерном экране, в одно мгновение, предстали картины ее прошлой зимы. Разом обозначились и долгие часы молитвы, и люди, близкие, и дальние, и совсем незнакомые, которые о чем-то просили ее, которым нужна была ее, именно ее, Анны, помощь, к которым она не пришла, не позвонила, не помогла, не утешила, не ободрила, оберегая вот этот самый духовный комфорт. Только сейчас она поняла, сколько греховного самодовольства, тщеславного самовозношения примешивалось к ее самовольным подвигам, каким тонким ядом фарисейской гордыни отравил враг лучшие ее минуты.

Одевая в уголке притвора изрядно уставшую и начинавшую уже капризничать Катюшку, она жадно вглядывалась в лица прихожан, отходящих от креста и икон. Они были прекрасны, в них сияли отблески Небесного Света. Все лучшее, что есть в человеке, все, чем одарил Свое любимое создание Всемогущий Господь, проявилось в них в эти минуты.

Припомнилось, как в прошлом году она все собиралась подойти к батюшке - посоветоваться, попросить благословения, но, глядя на прихожан, плотным кольцом окруживших батюшку, все откладывала: мол, и так все знаю, все читала, чего зря время отнимать - пусть лучше с ними побеседует. Анне стало нестерпимо стыдно.

Подошла старенькая баба Зина:

- Прости меня, старую. Может, чем обидела когда. Вот видишь, все клюшкой стучу - мочи нет, ноги болят, вот и топчусь туда-сюда. Поди, молиться мешаю.

Анна всхлипнула, обхватила бабу Зину руками. Прижалась к ней, как к матери, и, хлюпая носом, смешно тыкаясь ей в висок очками, целовала ее сморщенные, пергаментные щечки и просила, как просят о помиловании:

- Это ты меня прости, бабуля, прости... За все прости...

- Бог простит, - баба Зина отвечала смущенно, но душой угадывала порыв Анны и щедро, по-русски отвечала на него. - Бог простит. А ты поди, поди ужо, вон дите-то совсем стомилось. Бог-то простит, простит...

Анна не ушла из храма, пока не попросила прощения у всех.

Теперь, наперекор житейской суете и неизбывной, ставшей словно частью ее самой усталости, назло всем болячкам, в душе Анны, в самой сокровенной ее глубине, недоступной ничему внешнему, цвела мирная, благодатная тишина и жила одна-единственная молитва, которая изредка срывалась с губ:

- Господи, не отвержи меня от Лица Твоего и Духа Твоего Святого не отыми от меня.

В эти слова вмещалось все, потому что Анна знала, что только помощью Божией держится сейчас ее жизнь, и боялась только одного: вот, отнимется сейчас от нее эта помощь - и не сможет она дальше тянуть свой возок. И помощь приходила - то через родных и знакомых, то от коллег по работе, то неожиданным благодатным утешением, снимавшим чрезмерную напряженность. И все же какая-то смутная непроявленность чего-то самого главного, какое-то, вроде бы, беспричинное беспокойство по временам томило ее. Она искала и не находила еще каких-то очень важных и непременных слов, какого-то внутреннего убеждения, без которого, чувствовала она, ее теперешнее мирное состояние было непрочным, ненадежным. Раз получив урок, она теперь придирчиво вслушивалась в себя, ища неправду в своем новом, Великопостном, бдении. Спрашивала совета у батюшки, и он, проницательно вглядываясь в ее осунувшееся, постаревшее лицо, говорил всегда одно: "Терпи, терпи, матушка. Господь вразумит, когда время придет".

Недели за две до Благовещения из роддома вернулась невестка с новорожденной дочкой - Машенькой. И хотя хлопот еще больше прибавилось (роды были трудные, и молодую маму нужно было беречь от всех тяжелых работ по хозяйству), Анна была счастлива: Бог дал, все закончилось благополучно, и в доме появился еще один маленький звоночек. Правда, не совсем было ясно, как все сложится дальше, как она сможет совместить все это с работой, но пока на две недели другая бабушка забрала Катю к себе, и Анна получила неожиданную передышку. Она привела в порядок дом, разгребла завалы на работе и, конечно же, пользовалась любой возможностью, чтобы пойти в храм. Она торопилась наверстать упущенное и жадно впитывала покаянную печаль великопостных служб, придирчиво копалась в себе, выискивая то самое главное, что притаилось где-то глубоко, в неосознанных глубинах души, из-за чего снова и снова впадала она в большие и малые прегрешения. Ей казалось, что надо только найти и выдернуть этот корешок - и тогда... "А что тогда? - в который раз обрывала она сама себя. - Что тогда? Грешить что ли совсем не будешь? Думаешь, крылышки за спиной вырастут?" Анна понимала, что опять ее заносило куда-то не туда, горячо каялась перед образами и просила вразумления.

Приближался светлый праздник Благовещения. Для Анны тот день был особый - много лет втайне от всех в этот день она праздновала день рождения своей души.

Непонаслышке, не из книг знала Анна, что существует такое страшное состояние - смерть души: не ведающая своего Творца, она томится, съеживается и засыхает, как засыхает и мертвеет ветка, оторванная бурей или злой рукой от родного ствола. Добрых двадцать лет промаялась она с омертвевшей душой в обезбоженном, обезжизненном, обессмысленном мире. И до сих пор, спустя много-много лет, чувство нездешнего страха пронизывало все ее естество при мысли: а что стало бы с ней, отчаявшейся, надломленной, несбывшейся, не случись в ее жизни та далекая весна?

Многое ушло из памяти, отболело и отвалилось, как поджившая болячка, но эта радость обретения Небесного Отечества была истоком ее, в полном смысле, второй жизни, второго рождения.

Окончание рассказа

Из книги "День длиною в жизнь"
Клин, "Христианская жизнь". 2008 год

Митрополит Антоний Сурожский. Благовещение Пресвятой Богородицы
Благовещение

Перепечатка в Интернете разрешена только при наличии активной ссылки на сайт "КЛИН ПРАВОСЛАВНЫЙ".
Перепечатка материалов сайта в печатных изданиях (книгах, прессе) разрешена только при указании источника и автора публикации.